В стихотворении, написанном через пять лет после первого пророчества, и так же посвященном будущему дочери, звучит одновременно трагизм и просветленность:
Есть у тебя еще отец и мать,
Ты родилась в водовороте войн, —
Без ключика Христовой сироте
Откроются Христовы ворота.
Дата написания стихотворения, судя по Летописи, поставлена по новому стилю [Летопись 1: 123], хотя известно, что Цветаева предпочитала придерживаться в датировках старого стиля. В любом случае оно написано через год после Октябрьского переворота. За это время материальная и духовная жизнь семьи Эфронов, как и тысяч других семей, изменилась радикально. Цветаевой вновь, как и в 1912 году, пришлось налаживать быт, но теперь это было гораздо тяжелее: она осталась одна. С.Я. Эфрон воевал в рядах Белой армии. Тревога за жизнь мужа не покидала Цветаеву. При этом она оставалась открытой людям, событиям, новым жизненным поворотам.
Произведения этого периода содержат отзвуки самых разных чувств, впечатлений, мыслей. Любовные стихи, обращенные к актеру Юрию Завдскому, составившие цикл «Комедьянт», перемежаются с размышлениями о героизме («Героизму пристало стынуть…»), воспеванием Белой гвардии («Бури-вьюги, вихри-ветры вас взлелеяли…») , вглядыванием в собственный лирический образ («Поступь легкая моя…») и т.д. Одни из самых многочисленных в этом поэтическом потоке — стихи, обращенные к дочери или посвященные ей («Мама! Мама! Снимай запор. », «Молодой колоколенкой…») и другие.
В стремлении глубже проникнуть в суть переживаемых событий Цветаева обращается к неиссякаемым источникам - народным образам и библейским мотивам. В этом ракурсе создается и цикл «Але». В стихах «Не знаю - где ты и где я…», «И бродим с тобой по церквям…» возникает неразлучная пара - равно обездоленные, лишенные крова странницы. И.Ю.Белякова в статье, посвященной отражению образа дочери в творчестве Цветаевой, отмечает, что «Модель отношений (мать – дочь) проходит стадии от полного отождествления, слияния («Не знаю, где ты и где я. Те же песни и те же заботы», 1918) до отстранения и дистанцированности («Есть у тебя еще отец и мать, А все же ты – Христова сирота», 1918)» (Белякова). Таким образом, тема «Мать - дочь» получила определенную тенденцию развития, даже если это не было продуманным замыслом.
Но каким образом могла завершиться тема совместного странничества? Возвращением в родной дом, к прежней счастливой жизни? Вся логика событий убеждала, что исход будет иным. Стихотворение, написанное 5 ноября 1918 года, содержит мотив, который позволил не только довести тему совместного странничества до конца, но и заглянуть за край сюжета.
Есть у тебя еще отец и мать,
А все же ты — Христова сирота.
Наблюдая неумолимый ход событий, героиня не закрывает глаза на возможность - а в ее представлении неизбежность - самого страшного варианта: гибели обоих родителей. Отцу грозит смерть на войне, матери - от тоски, болезней, лишений. Но дочь не включается в общую трагедию. Ей надо жить, она должна жить, и опорой, защитой, опекой остается Божья милость. Героиня говорит не столько с дочерью о Боге, сколько с Богом о дочери, вручает ему ее жизнь и судьбу. Подобно отчаянной молитве, когда не до традиционных оборотов речи, стихотворение обходится без привычных поэтических средств, отсутствует даже рифма. Тем самым слова героини получают особую утверждающую силу, в них звучит не мольба, а пророчество.
На первый взгляд кажется странным утверждение «Ты родилась в водовороте войн». Аля родилась в 1912 году, когда до Первой мировой войны оставалось еще полтора года мирной жизни. Это утверждение справедливо скорее по отношению к Ирине, родившейся в апреле 1917. Но стихотворение обращено к тому образу дочери, который сложился в представлении матери, и в данном случае речь о не о фактической жизненной канве. «Водоворот войн» не ограничивается рамками конкретных боевых действий. Это глобальный катаклизм, который переживает Земля последние десятилетия и выхода из которого не предвидится. Дочери уготована участь одной из его маленьких жертв. Но материнское заклинание отводит эту угрозу.
А все же ты поедешь на Иордань.
Возможно, имеется в виду не та условная прорубь, в которой устраивается ритуальный обряд, а сама река, легендарный Иордан, в котором происходило крещение Иисуса Христа. Героиня верит, утверждает, заклинает: окунувшись в священные воды, ребенок обретет бессмертие. Небесный опекун дочери дарует ей вечную жизнь в Царстве небесном, и для этого не потребуется разрешение, которое выдают праведникам стражи у райских ворот.
Без ключика Христовой сироте
Откроются Христовы ворота.
Ключом служит сама невинная, безгрешная детская душа.
От страха за жизнь дочери спасает только вера. Не только в Божий Промысел, но и в то, что материнская любовь способна одолеть Рок – для этого у нее есть средства. Заклинание, произнесенное с наивысшей поэтической силой, способно спасти и душу, и саму жизнь ребенка.
Не исключено, что Цветаева проецирует на дочь тему собственного раннего сиротства - она потеряла мать в 13-летнем возрасте, и тема сиротства звучит на все протяжении ее творчества. В стихотворении «Есть у тебя еще отец и мать» эта тема решается в плане христианского мироощущения, и тем самым личные обстоятельства приобретают смысл вечных, общечеловеческих мотивов.
1. Белякова - Белякова И. Ю. Ариадна Эфрон в поэтическом мире М. Цветаевой // «… Все в груди слилось и спелось»: Пятая международная научно-тематическая конференция (Москва, 9-11 октября 1997 г.): Сборник докладов/ Отв. ред. В.И. Масловский. - М.: ДМЦ, 1998. - 280 с. - С. 125-132
2. Летопись - Летопись: Коркина Е.Б. Летопись жизни и творчества М.И. Цветаевой. [В 3 ч.] Ч. I: 1892–1922. М., 2012.
Многие из поэтических произведений Марины Цветаевой посвящены теме Родины, хотя большую часть своей жизни она провела за пределами России (учеба во французском университете, эмиграция, жизнь в Праге, затем в Париже). Пронзительное и лиричное стихотворение «Родина», написанное Цветаевой в 1932 году в предместье Парижа, где она впроголодь жила с мужем и двумя детьми, стало одной из ярких жемчужин в её творческом наследии. Главной темой данного произведения является чувство щемящей тоски поэтессы по её родной земле и отчаянное желание вернуться домой с чужбины.
Цветаева, выросшая в семье московских интеллигентов (отец известный профессор-филолог Московского университета, мать - пианистка, ученица известного пианиста-виртуоза и дирижера Николая Рубинштейна), с большим недоверием и ужасом восприняла идеи новой революционной власти, обернувшиеся кровью и террором для всего русского народа. Послереволюционная Россия перестает существовать в качестве Родины для Цветаевой в её старом и привычном понимании, и она, с трудом добившись разрешения на выезд, уезжает в эмиграцию, сначала в Прагу, затем в Париж. Перестав бояться за свою жизнь, получив некоторую стабильность и средства к существованию, Цветаева нестерпимо тоскует по родине и вопреки здоровому смыслу, рассказам о том, что творится в России (Красный террор, аресты и расстрелы бывших белогвардейцев и им сочувствующих, голод и нищета), она стремится вернуться домой и прикладывает для этого все свои усилия.
Основная тема
В написанном в 1932 году стихотворении «Родина» красной нитью проходит мысль поэтессы о связи каждого человека с его народом и родной землей, на которой он родился и вырос. Уже первые строчки произведения акцентируют внимание читателей на том, что лирическая героиня Цветаевой такая же как простой русский мужик, у них много общего, вместе они являются частью великого и могучего русского народа, чему она безмерно рада и горда этим фактом.
Цветаева описывает свои чувства к Родине и говорит о том, что рвется домой по зову своего сердца, который сильнее голоса её разума. Где бы она ни была, в какие дали её бы не занесла судьба, любовь к родной земле всегда возвращает её назад: «Даль, говорящая: «Вернись Домой!» Со всех — до горних звезд - Меня снимающая мест!». Поэтесса до последнего момента своей жизни готова восхвалять свою Отчизну и гордится тем, что она - её дочь, готовая принимать её в любом обличии и разделять с ней любую судьбу, уготованную свыше: «Ты! Сей руки своей лишусь,— Хоть двух! Губами подпишусь на плахе».
Поэтесса описывает мучения и терзания лирической героини, страдающей от мысли, насколько далеко она от родных мест, и какие огромные преграды встают на её пути к ним. Последние строки произведения, представленные в виде диалога поэтессы и её Отчизны, показывают всю глубину и искренность её чувств. Одно короткое, но весьма красноречивое и обращение к России «Ты!», и далее «Гордыня, родина моя!» как нельзя лучше раскрывают простое, но вместе с тем глубокое чувство любви и уважения Цветаевой к своей далекой Родине.
Композиционное построение, художественные приемы
Стихотворение «Родина», являющееся ярким образцом патриотический лирики Цветаевой, имеет шесть строф, первые пять это катрены или четверостишия, последняя шестая - двухстрочный дистих. Написано оно четырехстопным ямбом с использованием смежного приема рифмования и явного акцентирования на мужскую рифму (ударение на последний слог). Используются разнообразные средства и приемы художественной выразительности: эпитеты, антитезы, риторические обращения. Противоречивость чувств героини к Родине передаются оксюморонами «чужбина, родина моя», «даль, отдалившая мне близь», многократным повторением слова «даль» (прием лексемы), четвертая строфа ярко выражает анафору (единоначало) всего произведения.
Стихотворение «Родина» имело большое значение в дальнейшей судьбе поэтессы, когда она и её семья подали документы в посольство Советского Союза для возвращения в Россию. Оно стало дополнительным аргументом в принятии положительного решения по их ходатайству, ведь чиновником пришелся по душе увиденный ими в данном произведении искренний патриотизм и лояльное отношение к власти большевиков. А это в условиях становления молодого советского государства было очень важно, потому что так поддерживалось реноме молодой страны советов, как государства, где торжествует справедливость и равенство. Хотя на самом деле писалось оно не как дань патриотизму или лояльности к новой власти, а как трагичное и печальное стихотворение-воспоминание о прошлой жизни, наполненное грустными воспоминаниями и ностальгией.
Впрочем, возвращение поэтессы и её семьи не принесло им в будущем ни счастья, ни спокойствия: её мужа Сергея Эфрона расстреляли, дочь Ариадна была арестована и на 15 лет оправлена в ссылку, сын погиб в 19 лет на фронте, сама Цветаева трагически ушла из жизни.
Марина Цветаева.
Marina Tsvetaeva. 1914
Вы счастливы? – Не скажете! Едва ли!
И лучше – пусть! –
Именно так начинается первое стихотворение из цикла «подруга» М. Цветаевой. Цикла, о котором предпочитают молчать, а если и говорят, то говорят поверхностно или, что хуже, давая себе право считать период жизни М. Цветаевой с 1914 по 1916 год ошибкой молодости. Все, конечно, возможно… Да вот только стихи, написанные поэтессой в это время (а творчество, как известно, есть отражение реальности), заставляют думать, что «пылкая дружба-любовь» (как назвала ее А. Саакянц в комментариях к циклу), возникшая между ней и С. Парнок, не просто помутнение рассудка. Иначе не писала бы так М. Цветаева, как писала.
Первое стихотворение написано 16 октября, то есть в самом начале романа с С. Парнок, и посвящено описание ее образа. Она представляется двадцатидвухлетней Цветаевой «юной трагической леди», «демоном крутолобым», грустной, измученной, но все же «язвительной и жгучей». Поэтесса иронизирует над Софьей, наделяя ее очень яркими эпитетами и обращаясь к ней на «Вы».
Используя анафору («За то, что мы…», «За ваши вдохновенные соблазны», «За то, что Вам…» и т. д.), Цветаева словно пытается оправдаться перед собой, ищет в этой женщине прекрасное. И вместе с тем она уже готова отдаться новому, не знакомому ей чувству:
За эту ироническую прелесть,
Что Вы – не он.
Второе стихотворение написано спустя неделю после первого. И мы видим, что всего за неделю произошло много нового. И это «новое» шокирует М. Цветаеву, она пытается понять, «Что это было», не может разобраться, кто какую роль играет в этих ни на что не похожих отношениях:
В том поединке своеволий
Кто в чьей руке был только мяч?
Чье сердце – Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?
В стихотворении все предложения – вопросительные, что передает внутреннее напряжение героини.
Была ль любовь? –
Это, пожалуй, самый главный вопрос для Цветаевой. Но для всего ли есть название, и все ли вообще требуется называть? То была просто любовь, а к кому она обращена – не принципиально. Любовь – это счастье, огорчать такое счастье сомнениями подобного рода, я считаю, - только лишняя трата драгоценных нервов.
На следующий день в сердце М. Цветаевой появился первый плод сомнений – равнодушие. Весь день она «простояла у окна», «далекая добру и злу», «душой не лучше и не хуже» «первого встречного», «перламутровых луж» и пробегающей мимо собаки. В конце стихотворения она пишет:
Какое-то большое чувство
Сегодня таяло во мне.
Этот человек не лжет себе и не пытается спасти угасающую любовь какими-то надеждами и иллюзиями, чем вызывает огромное увадение. Она смирилася с собой и не пытается быть неискренней, казаться «лучше или хуже».
Чуть позже М. Цветаева пишет четвертое стихотворение цикла, в котором понимает, что и С. Парнок не чувствует себя слишком несчастной от того, что ее рядом нет:
Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел, -
Особенно смущало Вас
Она чувствует обиду и разочарование в своей избраннице, потому что та оказалась совсем не тем человеком, который нужен ей, и причина не в отношениях, а в характерах:
Вы сделали это без зла,
Невинно и непоправимо,
- Я вашей юностью была,
Которая проходит мимо.
Кульминацией «Подруги» является пятое стихотворение, в котором М. Цветаева становится свидетельницей сцены своей любимой:
Мир- весел и вечер лих!
Из муфты летят покупки…
Так мчались вы в снежный вихрь,
Тут же поэтесса использует параллелизм, соотнося погоду и свои переживания:
И был жесточайший бунт,
И снег осыпался бело.
В ней не было гнева, она приняла это как должное, потому как ждала нечто подобное С. Парнок только играла с ней, как и с другими женщинами, в которых вызывала пылкие чувства. Заключительная фраза стиха:
Ваш маленький Кай замёрз,
О Снежная Королева,-
Несколько иронично, но очень ярко показывает нам, что М. Цветаева восхищалась Софьей и боготворила её, чувствуя себя рядом с ней беззащитным ребёнком.
Восьмое стихотворение цикла написано уже в январе 1915 года. В нём описывается внешность С. Парнок, которая также вызывает восторг у М. Цветаевой. Особое внимание героиня уделяется рукам своей любимой:
Рука, достойная смычка,
Ушедшая в шелка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука, -
Как и в некоторых других стихах «Подруги» («Руки я твоей не трогаю» (7), «В форме каждого злого пальчика» (7), «… любила эти руки / Властные твои» (9) и т.д.).
Эта деталь образа Софьи, проходящая сквозь все произведения, - одна из тех деталей, которые Цветаева делает акцент, давая нам понять, чем чувства женщины отличаются от любви к мужчине в её понимании. Вряд ли руки мужчины способны вызывать такое восхищение.
Девятое стихотворение является логическим продолжением предыдущего, но героиня больше углубляется в воспоминания о моменте её первой встречи с Софьей:
Всё тебе- наугад- простила я, -
Что заставляет нас провести параллель к началу цикла, где также создаётся впечатление любви в первого взгляда. Несмотря на отношения С. Парнок к ней, зачастую не слишком
внимательное, Цветаева любит её:
Всё в тебе мне до боли нравится, -
Даже то, что ты не красавица.
Она уже не обращается в стихотворении к ней на «Вы», прошла пора, когда она насмехалась над Порнок и своими чувствами к ней. На смену этому пришло тёплое вызывающее боль осознание истинной любви. Этот мотив поддерживается в более позднем, одиннадцатом стихотворении, где поэтесса пишет:
Чьи б ни целовала губы
Я в любовный час, …
Всё проснётся- только свистни
Под моим окном.
Однако позже она обвиняет С. Парнок в том, что та якобы ввела в заблуждение её, свела с пути истинного … сделала её несчастной:
На своём пути.
Как обычно, подчиняя себе слово, М. Цветаева очень резко выражает своё отношение к Софьи, от любви которой устала:
… твоя душа мне встала
Поперёк души.
В пятнадцатом стихотворении цикла «Подруга» поэтесса, используя метафору «благословляет» свою некогда любимую «на все четыре стороны». Мачта корабля, дым поезда подсказывают нам, что «благословляет» навсегда, потому что если она что-то сказала-то это именно так и никак иначе.
Цикл был завершён 6 мая 1915 года стихотворением, кардинально отличающимся от предыдущих шестнадцати и по идейности, и по исполнению. Пытаясь вырваться из омута «иронической прелести» отношений с С. Парнок, Цветаева умоляет всех оставить её:
Разлюбите мня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!, -
… Всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
Такое эгоистичное завершение стопроцентно альтруистического цикла…
Очевидно, что М. Цветаева всей душой пыталась забыть то внезапное наваждение, нашедшие на неё при встрече с Парнок. Окончательно порвав свои отношения с ней в феврале 1916 года, она пообещает себе более никогда не встречаться. Так и произойдёт.
Уже спустя несколько лет подобные чувства пробудятся в поэтессе к актрисе Сонечке Голидей, благодаря чему появится на свет «Повесть о Сонечке» и ещё один цикл «Стихи к Сонечке». А ещё позже, в эмиграции судьба сведёт её с Натали Барни, общение с которой нашло ответ в «Посланиях к Амазонке».
Всё это говорит о том, что нельзя просто так взять и вырвать часть биографии человека, как это делали и делают многие издатели. Что бы то ни было- алкоголь, наркотики, измена Родине, «необычные» отношения- всё заслуживает внимания и уважения. Это часть жизни, часть, которую общество должно в конце концов научиться принимать.
© Copyright: Марина Лелиан, 2009
Свидетельство о публикации №209011400369
МАРИНА ЦВЕТАЕВА. ЦИКЛ СТИХОВ "ПОДРУГА"
Вы счастливы? - Не скажете! Едва ли!
И лучше - пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда грусть.
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!
Вы так устали повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной -
Красноречив!
Я Вас люблю. - Как грозовая туча
Над Вами - грех -
За то, что Вы язвительны и жгучи
И лучше всех,
За то, что мы, что наши жизни - разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И темный рок,
За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас - хоть разорвись над гробом! -
Уж не спасти!
За эту дрожь, за то - что - неужели
Мне снится сон? -
За эту ироническую прелесть,
Что Вы - не он.
16 октября 1914
Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? - Чья победа? -
Кто побежден?
Все передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?
Кто был охотник? - Кто - добыча?
Все дьявольски-наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?
В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце - Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?
И все-таки - что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
23 октября 1914
Сегодня таяло, сегодня
Я простояла у окна.
Взгляд отрезвленней, грудь свободней,
Опять умиротворена.
Не знаю, почему. Должно быть,
Устала попросту душа,
И как-то не хотелось трогать
Мятежного карандаша.
Так простояла я - в тумане -
Далекая добру и злу,
Тихонько пальцем барабаня
По чуть звенящему стеклу.
Душой не лучше и не хуже,
Чем первый встречный - этот вот, -
Чем перламутровые лужи,
Где расплескался небосвод,
Чем пролетающая птица
И попросту бегущий пес,
И даже нищая певица
Меня не довела до слез.
Забвенья милое искусство
Душой усвоено уже.
Какое-то большое чувство
Сегодня таяло в душе.
24 октября 1914
Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел.
- А каждый Ваш грядущий день
Моим весельем был бы весел.
Особенно смущало Вас
Идти так поздно в ночь и холод.
- А каждый Ваш грядущий час
Моим весельем был бы молод.
Вы это сделали без зла,
Невинно и непоправимо.
- Я Вашей юностью была,
Которая проходит мимо.
25 октября 1914
Сегодня, часу в восьмом,
Стремглав по Большой Лубянке,
Как пуля, как снежный ком,
Куда-то промчались санки.
Уже прозвеневший смех…
Я так и застыла взглядом:
Волос рыжеватый мех,
И кто-то высокий - рядом!
Вы были уже с другой,
С ней путь открывали санный,
С желанной и дорогой, -
Сильнее, чем я - желанной.
- Oh, je n’en puis plus, j’etouffe! -
Вы крикнули во весь голос,
Размашисто запахнув
На ней меховую полость.
Мир - весел и вечер лих!
Из муфты летят покупки…
Так мчались Вы в снежный вихрь,
Взор к взору и шубка к шубке.
И был жесточайший бунт,
И снег осыпался бело.
Я около двух секунд -
Не более - вслед глядела.
И гладила длинный ворс
На шубке своей - без гнева.
Ваш маленький Кай замерз,
О, Снежная Королева.
26 октября 1914
Ночью над кофейной гущей
Плачет, глядя на Восток.
Рот невинен и распущен,
Как чудовищный цветок.
Скоро месяц - юн и тонок -
Сменит алую зарю.
Сколько я тебе гребенок
И колечек подарю!
Юный месяц между веток
Никого не устерег.
Сколько подарю браслеток,
И цепочек, и серег!
Как из-под тяжелой гривы
Блещут яркие зрачки!
Спутники твои ревнивы? -
Кони кровные легки!
6 декабря 1914
Как весело сиял снежинками
Ваш - серый, мой - соболий мех,
Как по рождественскому рынку мы
Искали ленты ярче всех.
Как розовыми и несладкими
Я вафлями объелась - шесть!
Как всеми рыжими лошадками
Я умилялась в Вашу честь.
Как рыжие поддевки - парусом,
Божась, сбывали нам тряпье,
Как на чудных московских барышень
Дивилось глупое бабье.
Как в час, когда народ расходится,
Мы нехотя вошли в собор,
Как на старинной Богородице
Вы приостановили взор.
Как этот лик с очами хмурыми
Был благостен и изможден
В киоте с круглыми амурами
Елисаветинских времен.
Как руку Вы мою оставили,
Сказав: «О, я ее хочу!»
С какою бережностью вставили
В подсвечник - желтую свечу…
- О, светская, с кольцом опаловым
Рука! - О, вся моя напасть! -
Как я икону обещала Вам
Сегодня ночью же украсть!
Как в монастырскую гостиницу
- Гул колокольный и закат -
Блаженные, как имянинницы,
Мы грянули, как полк солдат.
Как я Вам - хорошеть до старости -
Клялась - и просыпала соль,
Как трижды мне - Вы были в ярости! -
Червонный выходил король.
Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…
Декабрь 1914
Свободно шея поднята,
Как молодой побег.
Кто скажет имя, кто - лета,
Кто - край ее, кто - век?
Извилина неярких губ
Капризна и слаба,
Но ослепителен уступ
Бетховенского лба.
До умилительности чист
Истаявший овал.
Рука, к которой шел бы хлыст,
И - в серебре - опал.
Рука, достойная смычка,
Ушедшая в шелка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука.
10 января 1915
Ты проходишь своей дорогою,
И руки твоей я не трогаю.
Но тоска во мне - слишком вечная,
Чтоб была ты мне - первой встречною.
Сердце сразу сказало: «Милая!»
Все тебе - наугад - простила я,
Ничего не знав, - даже имени! -
О, люби меня, о, люби меня!
Вижу я по губам - извилиной,
По надменности их усиленной,
По тяжелым надбровным выступам:
Это сердце берется - приступом!
Платье - шелковым черным панцирем,
Голос с чуть хрипотцой цыганскою,
Все в тебе мне до боли нравится, -
Даже то, что ты не красавица!
Красота, не увянешь за́ лето!
Не цветок - стебелек из стали ты,
Злее злого, острее острого
Увезенный - с какого острова?
Опахалом чудишь, иль тросточкой, -
В каждой жилке и в каждой косточке,
В форме каждого злого пальчика, -
Нежность женщины, дерзость мальчика.
Все усмешки стихом парируя,
Открываю тебе и миру я
Все, что нам в тебе уготовано,
Незнакомка с челом Бетховена!
14 января 1915
Могу ли не вспомнить я
Тот запах White-Rose и чая,
И севрские фигурки
Над пышащим камельком…
Мы были: я - в пышном платье
Из чуть золотого фая,
Вы - в вязаной черной куртке
С крылатым воротником.
Я помню, с каким вошли Вы
Лицом - без малейшей краски,
Как встали, кусая пальчик,
Чуть голову наклоня.
И лоб Ваш властолюбивый,
Под тяжестью рыжей каски,
Не женщина и не мальчик, -
Но что-то сильней меня!
Движением беспричинным
Я встала, нас окружили.
И кто-то в шутливом тоне:
«Знакомьтесь же, господа».
И руку движеньем длинным
Вы в руку мою вложили,
И нежно в моей ладони
Помедлил осколок льда.
С каким-то, глядевшим косо,
Уже предвкушая стычку, -
Я полулежала в кресле,
Вертя на руке кольцо.
Вы вынули папиросу,
И я поднесла Вам спичку,
Не зная, что делать, если
Вы взглянете мне в лицо.
Я помню - над синей вазой -
Как звякнули наши рюмки.
«О, будьте моим Орестом!»,
И я Вам дала цветок.
С зарницею сероглазой
Из замшевой черной сумки
Вы вынули длинным жестом
И выронили - платок.
28 января 1915
Все глаза под солнцем - жгучи,
День не равен дню.
Говорю тебе на случай,
Если изменю:
Чьи б ни целовала губы
Я в любовный час,
Черной полночью кому бы
Страшно ни клялась, -
Жить, как мать велит ребенку,
Как цветочек цвесть,
Никогда ни в чью сторонку
Глазом не повесть…
Видишь крестик кипарисный?
- Он тебе знаком -
Все проснется - только свистни
Под моим окном.
22 февраля 1915
Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом - пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, - должно быть,
Выздоравливаю от зимы.
Я иду домой возможно тише:
Ненаписанных стихов - не жаль!
Стук колес и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.
Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце - слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.
Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе едва нагретом…
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы,
13 марта 1915
Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои
И глаза - кого-кого-то
Взглядом не дарят! -
Требующие отчета
За случайный взгляд.
Всю тебя с твоей треклятой
Страстью - видит Бог! -
Требующую расплаты
За случайный вздох.
И еще скажу устало,
- Слушать не спеши! -
Что твоя душа мне встала
Поперек души.
И еще тебе скажу я:
- Все равно - канун! -
Этот рот до поцелуя
Твоего был юн.
Взгляд - до взгляда - смел и светел,
Сердце - лет пяти…
Счастлив, кто тебя не встретил
На своем пути.
28 апреля 1915
Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты
С глубокими и влажными углами.
Есть женщины. - Их волосы, как шлем,
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. - Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?
Вознесение, 1915
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать - куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы - на палубе…
Вы - в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе…
Вечерние поля в росе,
Над ними - во́роны…
- Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
3 мая 1915
В первой любила ты
Первенство красоты,
Кудри с налетом хны,
Жалобный зов зурны,
Звон - под конем - кремня,
Стройный прыжок с коня,
И - в самоцветных зернах -
Два челночка узорных.
А во второй - другой -
Тонкую бровь дугой,
Шелковые ковры
Розовой Бухары,
Перстни по всей руке,
Родинку на щеке,
Вечный загар сквозь блонды
И полунощный Лондон.
Третья тебе была
Чем-то еще мила…
- Что от меня останется
В сердце твоем, странница?
14 июля 1915
Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе… - Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.
6 мая 1915
Главным героем цветаевского творчества всегда была ее душа. Национальное буйство, своеволие, безудержный разгул души («крик») выражаются в интонационно «дискретном» стихе, в «рваной» фразе Цветаевой. «Я не верю стихам, которые льются, рвутся - да!» - вот символ веры Цветаевой-поэта. Это качество ее лирики заявляет о себе в большинстве ее зрелых стихотворений. Ограничимся одним примером - анализом стихотворения «Душа», написанного в 1923 году.
Первое, что бросается в глаза при чтении, - обилие тире, призванных «рвать» стих, лишать его плавности; насыщенность текста восклицательными знаками, задающими стихотворению предельную напряженность звучания. Проставленные автором ударения акцентируют формально служебные, но в мире Цветаевой обладающие значимостью слова «и», «не». В результате антитеза души, полета, крыл, сердца, кипения и - трупов, кукол, счетов, всего ненавистного поэту, - эта вечная цветаевская антитеза бытия и быта - воспринимается почти физически, становится явственно ощутимой.
При более внимательном чтении нетрудно заметить, что важную роль в создании эмоционального напряжения играют и лексические контрасты: «лира, нереиды, Муза», с одной стороны, и «туши, игра, трупы» - с другой. Цветаева прибегает к стилистической антитезе: традиционно «поэтическая» лексика, связанная с миром души, противопоставляется нарочито разговорной, даже просторечной («туши»), характеризующей мир бездуховности.
Тончайшие лексические нюансы позволяют глубже почувствовать художественную идею стихотворения. Так, в первом четверостишии душа названа «летчицей» - слово, новое для времени Цветаевой, введенное в обиход Велимиром Хлебниковым. «Летчица» стремится «выше!» и «выше!». Она бунтарка - улетает «без спросу». Ho полощется в лазури душа не птицей, а «нереидою». Нереиды в античной мифологии - дочери морского божества Нерея. Поэтическая душа Цветаевой вмещает в себя и небо, и море, которое вводится в стихотворение ассоциативно - через упоминание нереиды и лазурного цвета (лазурь в поэтической традиции - цвет неба и моря).
Важную роль в стихотворении играет звукопись: аллитерации в-л-н-н-л; л-л-вл-пл-сп в первых строфах и ш-р-щ в сочетании с ассонансами у-а - в последней передают и значения тяжеловесности, характерной для мира «сытых», и оттенки легкости полета, плавности волны, разбега, ассоциирующиеся с жизнью души.
Звукопись вообще очень любима Цветаевой и часто выполняет самостоятельные эмоционально-экспрессивные функции в стихе, способствуя фонетическому противопоставлению двух полярных миров (с этой точки зрения особенно интересно стихотворение «Пунш и полночь»).
Цветаева дробит фразы на небольшие фрагменты, использует лексические повторы, синтаксический параллелизм.
В 1924 году Цветаева создает цикл из двух миниатюр «Жизни». В этом цикле она снова обращается к теме жизни души. Обратимся к первому стихотворению. Мы уже не раз могли убедиться, что значительные темы часто находят у поэта свое воплощение в обобщающих миниатюрах:
He возьмешь моего румянца -
Сильного - как разливы рек!
Ты охотник, но я не дамся,
Ты погоня, но я есмь бег.
He возьмешь мою душу живу!
Так, на полном скаку погонь -
Пригибающийся - и жилу
Перекусывающий конь
Аравийский.
В этом стихотворении две строфы и противостоят друг другу, и взаимно отражаются. Первая строфа кажется сугубо интимной из-за антитезы ты - я: лирическая героиня Цветаевой декларирует свою неуловимость, недоступность и непокорность. По сравнению с первым стихотворением здесь в конфликт вовлечены существа одного мира. Вспомним, что в первом стихотворении бытовой бездушный мир Цветаева наделила качествами, характеризующимися статикой, неподвижностью, неспособностью к движению («туши», которые в читательском сознании сразу ассоциируются с чем-то неповоротливым; «трупы» и «куклы», не способные к самостоятельному движению). Здесь же и лирической героине («я»), и подразумеваемому противнику («ты») сообщается движение: задана ситуация погони, бега, охоты.
В поэтике Цветаевой движение и непокорность означают жизнь - и физическую, и духовную. В раннем стихотворении «О, сколько их упало в эту бездну» она связывает смерть с прекращением движения: «Застынет все, что пело и боролось, // Смеялось и рвалось...» - а жизнь, соответственно, с порывом, движением. В анализируемом стихотворении конфликт разворачивается в мире жизни и динамики (погоня, предельное напряжение жизненных сил). Такой «внутренний» конфликт в любовной поэзии Цветаева называла «поединком своеволий».
Интимный характер первой строфы раскрывается первой строчкой, в которой речь идет о чисто портретной детали - румянце (вспомним цветаевское же «И не краснеть удушливой волной // Слегка соприкоснувшись рукавами»). Ho портрет сразу же переводится в общий природно-бытийный план благодаря указанию на масштаб и интенсивность проявления качества - «сильный, как разливы рек»: вода и мир природы вообще выступают в поэзии Цветаевой символом вечности.
Для любовной лирики Цветаевой характерна, как мы помним, трагическая ситуация «разрозненной пары»: «He суждено, чтобы равный - с равным... Так размино-вываемся - мы» («Двое»). Эта трагедия часто воплощается в «поединке своеволий», в любовной битве. К этому ряду принадлежит и лирическая ситуация миниатюры « Жизни ».
Во второй строфе начальное риторическое восклицание еще больше обостряет ситуацию, возводя качество непокорности в статус бытийных, универсальных качеств. И, что характерно для цветаевских миниатюр, эта завершается чувственно-конкретной зарисовкой, заданной еще одним сравнением - развернутой метафорой: непокорность воплощается в остановленном воображением поэтессы «кинематографическом» кадре (аравийский скакун вырывается - теперь уже навсегда - на волю).
Цветаевское сравнение многомерно. В обеих строфах портретные и психологические качества бунтарки-героини соотносятся с явлениями природного мира: румянец, сильный, как разлив реки; вольнолюбие как у аравийского коня. Цветаева обращается к преданию о вольнолюбивом аравийском коне, не позволяющем обуздать и в крайней ситуации убивающем себя. Чувственноконкретные фрагменты в рамках миниатюры способствуют тому, что эмоционально-эстетическое воздействие стихотворения достигает удивительной силы.
Одним из главных средств художественной выразительности, одним из условий самобытности поэтического голоса Цветаева считала темп. Своеобразен и темп анализируемой миниатюры. Цветаева здесь не «рвет» слова и фразы. Патетика и экспрессия - результат повторов главной лексической единицы текста - восклицания «не возьмешь...».
Торжественность поэтической дикции в первой строфе подчеркивается синтаксическим и, соответственно, логическим параллелизмом 3-й и 4-й строк (характерный для Цветаевой риторический прием!), а также спецификой использованных глагольных форм. В конце строфы Цветаева вводит в именное сказуемое устаревшую глагольную форму-связку «есмь». В целом первая строфа логически сбалансирована и синтаксически завершена.
Во второй строфе от синтаксической симметрии не остается и следа. Первый с;гих зеркально повторяет первую строчку предыдущей строфы, создавая тем самым ритмическое ожидание общего повтора интонационного рисунка (читатель ждет, что по законам синтаксического параллелизма вторая строфа повторит синтаксическую схему первой).
Однако выделенное авторским ударением слово «так» во втором стихе строфы резко меняет ритмический рисунок текста и взвинчивает - почти до своеобразной лирической истерики - напряженность интонации. Растянутая пауза после «так», обусловленная форсированием голоса на этом слове, будто предвещает грозовую развязку. Так и происходит: финал стихотворения - самая динамичная его часть. За «предгрозовым» перебоем ритма следует последний (и самый стремительный) фрагмент - поданная как завершающий элемент сравнения сцена гибнущего скакуна-аравийца.
«Але» Марина Цветаева
А когда — когда-нибудь — как в воду
И тебя потянет — в вечный путь,
Оправдай змеиную породу:
Дом — меня — мои стихи — забудь.Знай одно: что завтра будешь старой.
Пей вино, правь тройкой, пой у Яра,
Синеокою цыганкой будь.
Знай одно: никто тебе не пара —
И бросайся каждому на грудь.Ах, горят парижские бульвары!
(Понимаешь — миллионы глаз!)
Ах, гремят мадридские гитары!
(Я о них писала — столько раз!)Знай одно: (твой взгляд широк от жара,
Паруса надулись — добрый путь!)
Знай одно: что завтра будешь старой,
Остальное, деточка, — забудь.
Анализ стихотворения Цветаевой «Але»
В цветаевском наследии представлен многоликий образ Али, нежного «лебеденка», первенца «светлого и страшного». Молодая мать пророчествует: быть дочери наследницей ее Москвы, амазонкой или царицей бала, насмешницей или схимницей. Разнородные образы объединены одной важной особенностью - ощущением крепкой духовной связи между матерью и дочерью. «Друзья» и «сироты», они подобны двум птицам или странницам - бесприютным, горемычным, но талантливым и внутренне свободным.
С замечания о родстве душ начинается стихотворение, датированное летом 1917 г. Свидетельства о «змеиной» природе натуры героини встречаются и в других текстах. Они лишены отрицательной семантики. В произведении « » лирическое «я» встречает радостное утро. Страстная, способная на искреннее чувство «живейшая из жен» упоминает о своей новой золотистой шкуре и «двуостром» языке.
Интересно, что мысль о духовной близости не исключает развитие мотива забвения. Откликнувшись на зов «вечного пути», повзрослевшая дочь, по предсказанию матери, забудет дом и родных. Единственное, что стоит знать лирическому адресату, - помнить о скорой старости. Подчеркивая быстротечность времени, автор намеренно приближает срок ее наступления, относя его к завтрашнему дню.
Изображая бурные увлечения молодости, поэтесса прибегает к лексическому комплексу «ресторанно-цыганской» тематики, традиционной для русской лирики. Мать с пониманием относится к неудержимым страстям своего взрослого ребенка: ряд глаголов в повелительном наклонении можно трактовать как своеобразное разрешение мудрой родительницы.
Предостережение о старости дополняется еще одним обстоятельством, также выделенным анафорой «знай одно». Молодая «цыганка» обречена на одиночество, от которого не спасут многочисленные романы.
В предпоследнем катрене картина разгула страстей получает завершение. Ее составляют визуальные образы ярких огней бульваров и «миллионов» горящих глаз, а звуковым сопровождением выступает громкая гитарная музыка. Упоминание двух европейских топонимов расширяет рамки лирического повествования, которое вырывается из московских границ.
Цикличность - еще одно важное свойство художественного пространства анализируемого текста. На закономерность будущих событий указывают замечания, размещенные автором в скобках. Ощущения стремительного полета души на надутых парусах были присущи и матери - таков контекст комментариев. Лексические анафоры финала закрепляют эти впечатления.
