«…не считаю, что то, что я делаю, – это миссия. Не люблю таких слов. Я делаю то, что у меня под носом. Я поставлена здесь, чтобы что-то делать», – просто сказала Фредерика де Грааф, пресекая мои попытки выразить восхищение перед ней, человеком, который оставил свою благополучную жизнь на Западе и приехал в Россию ухаживать за умирающими больными.

Голландка, родившаяся в Индонезии, Фредерика де Грааф впервые приехала в Россию в 1976 году в связи с хосписной миссией. В 1977 году она крестилась в храме Иоанна Предтечи в Измайлово. После этого визу ей дали только через 15 лет, и теперь Фредерика живет в нашей стране постоянно уже около 10 лет.

Считаете ли вы себя счастливым человеком?

(Не раздумывая) Да, потому что я с Богом, потому что у меня есть молитва и возможность молиться за больных. Еще потому что работа мне по душе: быть с больными, лечить их – это так много дает. Много нужно отдавать, но многому можно и научиться, особенно когда бываешь в кризисных ситуациях. Я ощущаю богатство жизни, нелегкой, но счастливой.

Антоний Сурожский: «Поезжай, ты там нужна»

Почему в Россию?

Это долгая история. Когда я жила в Англии, к нам приезжали дети с тяжелыми болезнями сердца. Их принимали в крупных больницах Лондона. Отец Михаил Фортунатов (он работал в приходе владыки Антония) попросил, чтобы я поработала там в качестве переводчика. Я видела мам с детьми, которые приезжали к нам, видела как им трудно, ведь это было время после перестройки. С Англией у России был договор, что детей будут бесплатно оперировать, но их родители сами должны собрать деньги на дорогу. Сейчас я еще лучше понимаю, как это трудно, так как нужно не только найти деньги, но и миновать трудности с чиновниками.

Работая переводчиком, я встречала множество мам с детьми, находившимися в очень тяжелом состоянии. Многие из них умерли во время операции или после операции. Однажды приехал мальчик Денис, ему было 9 лет, у него был стеноз, он едва ходил, у него болели шея, колени. Врачи сказали, что не будут оперировать Дениса, потому что он все равно умрет через месяц. «Мы дадим вам коляску и поезжайте домой», – сказали они. Мне показалось это таким жестоким по отношению к людям, которые с таким трудом приехали сюда, им, фактически, не оставили никакой надежды.

К тому моменту я только окончила университет восточной медицины и иглотерапии и предложила им помочь. Я не думала, что могу сделать многое, но хотела их поддержать. Я лечила Дениса несколько недель, и, к моему удивлению, ему стало лучше. Он стал легче ходить, стеноз уменьшился. Родители мальчика сказали мне: «Когда-нибудь в России мы к вам приедем».

После этого два раза в год я как доброволец принимала его и других детей в России. С этого и началась моя работа здесь. Я видела, какая нужда была в этой стране. Тогда я подумала о том, чтобы обосноваться здесь и время от времени приезжать в Англию, чтобы там зарабатывать на жизнь. И вот так постепенно я решила переехать, это произошло не сразу.

Я понимала, что переехать в Россию – это нелегкая задача, но, в конце концов, владыка Антоний благословил меня. Он сказал: «Поезжай, ты там нужна». Так я и переехала, это случилось в 2001 году.

Первые впечатления от России…?

По-разному себя ощущаешь, когда приезжаешь на месяц или когда переезжаешь сюда навсегда. Первые пять лет мне было очень трудно переносить грубость и хамство. Тяжело, когда с этим сталкиваешься ежедневно в трамваях, автобусах, ощущаешь недоброжелательство и разобщенность между людьми. Это трудно и до сих пор, но сейчас я немного привыкаю. Я понимаю, что или ты становишься как все или находишь в себе силы, чтобы не реагировать на это. Или надо уезжать, так как, если я стану как все, мой приезд будет напрасным.

Вторая основная проблема – с чиновниками. Получить визу, вид на жительство, гражданство в России сложно так, что слов нет. Если не платить взятки, то будет очень тяжело. Я категорично отношусь к этому: во-первых, денег нет, а, во-вторых, это против моих правил. Однако у меня получилось, так как когда уже совсем некуда было деваться, Господь послал мне человека, который помог. Это удивительно, так как когда я приезжала вначале, я здесь почти никого не знала, а все мои немногие знакомые совсем не были высокопоставленными людьми. Тем не менее, помощь приходила.

Вам удалось уже получить российское гражданство?

Пока нет, есть вид на жительство. Его нужно продлевать каждые пять лет. При этом каждый год нужно приходить и подтверждать, что у меня есть средства к существованию, что я не живу за счет государства. Это омерзительная процедура. Мне бы очень хотелось получить гражданство, и над этим я работаю сейчас.

Я думала, что получит гражданство трудно только на Западе…

На западе легче, чем здесь. Здесь коррупция. И неимоверная.

В Москве широкую русскую душу не видно

Говорят, что русские не очень приятны в повседневном общении, но у них широкая душа и могут помочь в трудную минуту. Вы согласны с этим?

Трудно сказать, потому что я в Москве. В Москве широкую душу не видно. Иногда я спрашиваю у своих пациентов, а где широкая русская душа? «Ее уже нету», – отвечают они. Может быть, она есть в глубинке, но там пьянство. Москва и Россия – совершенно разные вещи.

И здесь слишком много конформизма. Люди хотят быть как все. Внутренней свободы здесь меньше, чем хотелось бы.

Что вы считаете внутренней свободой?

Чтобы самостоятельно думать и стоять за себя, даже если это в разрез с общественным мнением.

То есть вы хотите сказать, что за рубежом этого больше?

Да, потому что и история совсем другая. Приведу вам пример, немного смешной. Как-то раз я была в магазине и случайно задела плечом манекен. Сразу же ко мне сбежались продавщицы и все показывали на меня пальцем и говорили: «Это она, это она!» Я ощутила, что вежливость вокруг очень плохо скрывает готовую прорваться недоброжелательность и желание найти виноватого.

В России у человека больше надежды жить с Богом, чем на Западе

А что вам нравится в русских?

То, что есть в России хорошего, – это не от людей…

Когда после перестройки я приезжала сюда, было ощутимо, что где-то ключом бьется свет, но это очень глубоко внутри. Я чувствовала: возможность того, что человек будет жить с Богом, здесь намного больше, чем на западе. Здесь люди внешне могут казаться неверующими, но где-то в глубине вера еще осталась. В религиозной жизни России очень много поверхностного, ритуалов, но за всем этим стоит свет. Я думаю, это свет святых, так как здесь много мощей. В России очень ярко ощущается присутствие Божией Матери. Я чувствую, что она и святые здесь, рядом. Это то, что я не ощущаю в такой мере на Западе. Поэтому, мне кажется, что здесь большие возможности, но пока этого не видно.

На западе большая пустыня в религиозном смысле. Когда я здесь с больными и человек умирает, я чувствую, что вполне возможно говорить про Бога, если человек сам этого захочет. Я не проповедую, но если вижу страх в глазах, то человек, как правило, охотно говорит о том, чего он боится, о вечности. Мне кажется, на Западе это намного труднее.

Иногда кажется, что и здесь люди далеки от Бога, однако они быстрее идут к нему, чем на западе. Я считаю, что это что-то великое. В России даже далекие от религии люди признают: «Что-то есть», а на западе просто говорят: «Не верю».

Почему?

Не знаю. Может быть, дело в том, что здесь не на кого уповать, не к кому обратиться. Все ложь, очень сильная коррупция. Человек чувствует себя без защиты, жизнь непростая здесь, и, возможно, это заставляет войти вглубь. И возможность такая есть, она, наверное, заложена в русском характере, не знаю. Однако здесь людям заметно легче в этом смысле.

Очень много людей в Москве ходит в храм, и это большая сила.

Какие основные черты русского характера вы могли бы выделить?

Я думаю, что русские люди более эмоциональны, чем на западе. Это иногда хорошо, но иногда мешает. Здесь много страха, который сохраняется после эпохи коммунизма. С другой стороны, в людях есть что-то детское, нередко это спрятано.

Когда человек стоит перед смертью, у него такие красивые глаза, такая детская простота…

Без русского языка я не узнала бы о православии

Почему вы решили учить русский?

Сама не знаю, думаю, это промысел Божий. Когда я начала учить русский, Бога еще я не знала. Я проходила курс русского языка при помощи телепередачи и училась тогда на филологическом факультете. Это было совершенно без конкретной цели, но сейчас я думаю, то это Господь так устроил, потому что без этого я не узнала бы о православии, не приехала в Россию и никогда бы здесь не работала.

Какие еще языки вы знаете?

Английский, французский, немецкий, голландский

«Каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка», – сказал знаменитый лингвист фон Гумбольдт. Как вы ощущаете себя, вступив в круг русского языка?

Сейчас свободно, хорошо. Очень интересно это ощущалось, когда владыка Антоний еще был жив. Наш приход был разнообразным, приходили люди со всего мира. Видно было, как владыка менялся, когда говорил с людьми по-русски и по-английски, словно становился немного другим человеком. Когда мне в течение 15 лет не давали визу, но у меня была возможность встречаться с русскими и говорить по-русски, и тогда как будто что-то открылось в душе. Учить русский было очень трудно, но сердце к нему лежит. В нем много нюансов, я понимаю, что всего не освоила.

Откладывает ли структура русского языка отпечаток на то, как вы мыслите?

Я думаю, что да, ведь каждое слово, произнесенное нами, оставляет отпечаток. Здесь я чувствую себя дома, хотя мне трудно, но я дома.

В университете я рассердилась на Достоевского

Кто ваш любимый писатель?

Очень люблю Достоевского. Он тоже вел меня ко Христу.

В университете в Гронигене я читала «Братьев Карамазовых» и очень рассердилась на Достоевского. Он открыл мне новый мир, а потом куда? (Это было еще до встречи с владыкой Антонием). Он раскрыл что-то в душе глубоко-глубоко, а потом ответа нет.

Достоевский был первым, который дал мне почувствовать, а не только умом понять, что за этой жизнью есть другая. Я тогда еще рассердилась на студентов, потому что никто не хотел обсуждать, о чем он говорит. Все анализировали структуру предложений, и никто не смотрел на их смысл.

Я его очень люблю, но сейчас очень редко читаю, потому что потом так глубоко погружаюсь в жизнь его героев, что потом не могу работать.

Христос для владыки Антония – Кто-то важный

Как вы пришли к вере?

Когда я еще училась в Гронигене, в университете, на севере Голландии, владыка Антоний пришел к нам, чтобы побеседовать со студентами. Тогда он был Экзархом Западной Европы и приехал к нам из Англии. В Гронигене был небольшой православный приход, члены прихода, конечно же, тоже пришли на лекцию. Владыка читал лекцию по поводу молитвы и медитации. Я до сих пор помню его слова о том, что если человек думает, что владеет чем-то, он становится пленником этого: он держит в руке свои часы, но руки уже не имеет. Это было в первый раз, когда я видела человека в черном, одетого как священника, и мне стало страшно. Потом он объявил, что в субботу и воскресение будет говение для православного прихода в Гронигене. Я приехала домой и, думаю, Духом Святым, уже знала, что буду там. Я ощущала как будто свет внутри.

Хотела попросить свою знакомую, наполовину русскую, наполовину голландку, чтобы она взяла меня с собой на говение. Утром я проснулась и собиралась выпить чашку чая, но что-то меня остановило, и я вышла из дома. Если бы я задержалась из-за чая, то моя знакомая уже бы ушла, но нам удалось встретиться. Тогда я поняла, как важны в жизни мелочи.

Мы пришли на приход, и мне было очень интересно узнать побольше о владыке Антонии. Его личность меня интриговала. Я чувствовала в этом человеке необыкновенную правдивость, ощущала, что Христос для него важный и реальный. Я спросила, будет ли говение в Англии. Он сказал, что будет через месяц и дал мне адрес в Лондоне.

Тогда я была студенткой совсем не богатой, но нашла деньги: мне заказали перевод с русского на голландский. Этих денег едва хватило на поездку на старом пароходике из Голландии в Лондон. Так я впервые попала в Лондон, и с этого начались мои поездки туда.

Принадлежали ли вы до этого к какой-то церкви?

Нет, я находилась в поиске, но меня не крестили. Это очень положительно, потому что у меня не было никакого «багажа». У меня всегда вызывал отвращение сентиментальный подход к вере протестантов, а в православии я увидела трезвость. Католицизм мне также неблизок.

Богатство нелегкой счастливой жизни

Совпадают ли ваши детские представления о жизни и с тем, что вы имеете сейчас?

Я всегда хотела стать врачом. Я помню как-то читала рассказ о врачах, которые работали здесь в Крыму. Меня это так впечатлило! Это было очень много лет назад, но я до сих пор помню запах этой книги. И, думаю, она попала мне в руки неслучайно.

Моя мама была очень артистическим человеком, любила природу, цветы, красоту. Думаю, что любовь к красоте она передала мне. Она делала все в совершенстве. От отца также я научилась тому, что все, что ты делаешь, надо делать хорошо. Мой отец был строгим, не баловал нас, и это очень помогает сейчас. Жалости было мало, поэтому и сейчас жалеть себя я не допускаю. Жалость к себе мешает жить, поэтому я благодарна родителям за строгость. Отец был одарен в отношении изучения иностранных языков, это унаследовала и я.

«Господи, веди меня к тому, кто нуждается во мне больше всего»

Какова ваша основная должность в 1-м московском хосписе?

Рефлексотерапевт и психолог. Но я лечу пальцами, без иголок и ставлю диагноз по пульсу. Иногда бывает, что человек в тяжелом состоянии, или это совсем маленький ребенок, который не может говорить, поэтому меня научили ставить диагноз по пульсу. Это как рентген через пальцы: можно понять, где болит.

Я очень люблю свою профессию. Много можно облегчить человеку, когда он стоит перед уходом. Я также делаю массаж, у меня есть диплом массажаиста. Работаю и как психолог. Также стараюсь молиться за людей, с которым работаю, дома и в храме. Я работаю и с родственниками, это тоже важно, ведь их энергетика переливается на больных.

Каково было ваше самое сильное первое впечатление от работы в хосписе?

Это было, когда я увидела впервые рак у человека. Это была женщина. Я своими глазами видела распад, разложение человеческого тела. Это было очень сильное впечатление. Еще не могу забыть человека из хосписа в Лондоне, у которого был рак лица. Разрушение тела – это ужасно.

Есть ли вещи, которых вы никогда не смогли бы простить окружающим?

Это трудный вопрос. Не прощать нельзя, потому что это погибель. Но есть вещи, которые мне сложно в людях принимать, и тогда я работаю над собой. Я не терплю, когда человека используют, когда один не видит в другом человека. Мне кажется, это предательство, и вот это мне очень трудно принимать.

Тяжело мириться с такими случаями, как тот, о котором мне рассказала одна мама. Ее сын лежал в детской больнице с опухолью мозга и очень сильными болями. Три дня он кричал от боли, а к нему никто не подходил. Только когда его отец принес 30 000 рублей, к нему подошли врачи. Вот это для меня просто невместимо. Тут дело не в прощении, а в ужасе. Как можно зарабатывать деньги на страдании другого? Для меня хуже этого нет. Вот этого на западе невозможно представить. Такое ожесточение сердец! Такая алчность!

Не бывает ли у вас состояния, что опускаются руки?

Конечно, очень сложно возвращаться на работу после отпуска.

Я вижу 5-6 человек, которых лечу, знакомлюсь с ними и чувствую усталость. Потом привыкаешь, но после 3 месяцев ежедневной работы ощущаешь, что надо уехать. К счастью, у меня есть возможность уехать, чтобы почитать, погулять на свежем воздухе. Бывает, что усталость наваливается и после месяца. Я чувствую, что ничего не могу, что мне нечего дать… Тогда я говорю: «Господи, ты делай, я не могу сейчас. И он делает».

Владыка дал такую молитву: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, ногами, руками и делай, как хочешь, веди меня к тому, кто нуждается во мне больше всего».

Бывает, хочешь домой, а ко мне походит ко мне кто-нибудь и говорит: «Вот еще этого посмотри» или «еще это сделай». И это как проверка, будешь делать или нет. Уже с улыбкой на это смотрю.

Научиться не защищаться от боли и горя

Чему вы учитесь у ваших больных?

Мне приходится сталкиваться с разными людьми. Они запоминаются с отрицательной и положительной стороны. Некоторые родители боятся говорить о смерти и твердят ребенку: «Ничего, все будет хорошо, мы скоро поедем на дачу», хотя все понимают, что ребенок умирает. От этого возникает ложь и фальшь в отношениях.

Я же, наоборот, стараюсь говорить с больными. Не люблю навязывать свои проповеди – нужно всегда стараться понять, хочет ли человек говорить о смерти. Но играть никогда не надо. Нужно научиться не защищаться против боли, против горя, которые есть у каждого человека, чтобы смотреть в лицо приближающимся событиям. Нужна правдивость и мужество. Я учусь здесь забывать о себе. Самость, которая в нас есть мешает нам жить. Здесь, когда видишь людей на пороге смерти, у тебя раскрывается сердце.

Нередко говорят, что наши подростки такие-сякие, однако здесь я вижу, как они мужественно и безропотно принимают свою участь. Они думают о смерти, но больше всего переживают о том, как это перенесут родители. Их забота о родителях – это нечто великое, так как они могут жить чем-то, что вне себя. Когда человек болеет, он может стать выше своей болезни. Он понимает, что жить и умереть – это ответственность.

В моей практике было два различных примера. Первый – это мама, которая своей дочери не давала говорить о том, что она умирает. Боли этой 16-летней девушки были невыносимыми. Мы не могли ее обезболивать. Меня попросили, чтобы я зашла и поговорила с ней. Мама дала сказать мне лишь несколько слов, а девочка закричала: «Не хочу там быть, не хочу умереть!» Но этого было достаточно, чтобы она открыла свои эмоции и смогла заснуть. Тогда мы смогли ее обезболить. Для нее было очень важно, что хотя бы один человек услышал то, что она переживала одна в глубине души. Потом мама снова не давала говорить о смерти и повторяла, что все будет хорошо.

Положительный пример – это мама, которая лежала здесь с 15-летней дочерью, скрипачкой. Девочка играла на скрипке так, как взрослый человек, насколько мощный у нее был звук. Она была очень собранной, немного замкнутой. Мы с ее мамой были согласны в том, что необходимо говорить о смерти. Она умела это делать. Она просто ложилась с дочерью в кровать, они беседовали. В их отношениях ощущалась редкостная правдивость и единство, что бывает совсем нечасто. Очень важно, чтобы не было фальши. Девочка говорила: «Бабушка уже меня ждет. Она мне являлась». В 16 лет принять это труднее, чем в 19. В 19 лет юноши и девушки говорят об смерти по-простому.

То есть вы считаете, что для человека лучше, если он знает, что умирает, и должен принять это спокойно?

Он ничего не должен. Все воспринимают свое положение по-разному, однако надо посмотреть в глаза человеку и почувствовать, готов ли он об этом говорить. Если да, то надо дать ему возможность высказаться.

Очень много защит у окружающих: родственников, медперсонала. Они говорят: «Все будет хорошо», «Какая прекрасная погода», «Давайте покушаем, все будет лучше». Но человек прекрасно понимает, что лучше не будет. Так ближние мешают человеку раскрыться, заговорить. Он понимает, что они сами боятся, и никогда не будет поднимать тяжелую тему. Но когда находится человек, готовый выслушать больного, который не остерегается темы смерти, умирающему, конечно же, легче.

«За 10 лет я встретила лишь двух людей, стремившихся ко встрече со Христом»

Как вы могли бы определить основную проблему, с которой сталкиваетесь в работе?

Отсутствие веры, незнание, что вечность есть. Это бывает, когда у человека не было внутреннего опыта о том, что Господь есть. И тогда страшно умереть. Человек понимает, что Церковь верит, но он-то еще не знает, что т а м . Это бывает с православными людьми, которые причащаются, но не верят по-настоящему, что вечная жизнь есть, и мало кто готовится ко встрече со Христом.

За 10 лет здесь я встретила лишь двух людей, которые, действительно, стремились встретиться с Ним. Я думаю, что очень печально и трудно умирать, когда есть страх. Он уменьшается, только когда ты знаешь, что идешь в вечную жизнь. Но это возможно, когда ты не только умом, но и опытом знаешь, что Христос жив. Я всегда недоумеваю, зачем же мы восклицаем на Пасху: «Христос воскресе!», когда это не имеет реального отношения к нашей жизни. Тогда это все впустую. Я думаю, это есть сама большая проблема. Из-за этого страхи, боль физическая и душевная.

Очень большая работа нам предстоит, чтобы люди, действительно, начали жить со Христом, не только быть на службах и вычитывать (терпеть не могу этого слова!) правило. Трагично, наверное, из-за советского режима, что люди не знают, что жизнь после смерти – это реальность, и большинство из них хотят вернуться к тому, что есть, и утонуть в своей болезни.

Также большая проблема, когда близкие не могут отпустить больного, они словно держат его своими лапами, когтями. Они хотят, чтобы он еще один день хотя бы побыл с ними. Ничего, что он мучается, но хоть бы с нами был, а не чтобы он ушел туда, где свет, радость и любовь.

Но, может быть, люди боятся, что они попадут не туда, где радость, а туда, где плохо?

К сожалению, здесь очень часто говорят о карающем Боге.

Я однажды у владыки Антония спросила: «А почему вы никогда не говорите про ад, про то, что будет плохо?» И он просто посмотрел на меня и сказал: «Ты знаешь, такого Бога я не знаю».

Он не сказал, что это неправда, но он знает только Бога Любви. Я думаю, что от страха не будет ничего хорошего. А от любви – очень много, можно все перетерпеть. Если человек знает, что идет ко Христу, он может перетерпеть очень много, потому что он знает, куда идет.

Впервые в нашу страну Фредерика приехала студенткой в 1976 г. «Советских денег у меня не было, поменять валюту - целая история. Я пошла на стоянку такси: «Пожалуйста, отвезите до МГУ бесплатно». Один водитель согласился. Уже в машине он сказал: «Вы просто светитесь от счастья. До сих пор я не замечал, чтобы наша страна так действовала на иност-ранцев».

В СССР Фредерика вела «двойную» жизнь: «Вставала в 5 утра, чтобы до начала лекций съездить на другой конец Москвы в храм на утреннюю службу. Потом заметила, что за мной следят: видимо, иност-ранка, покидавшая общежитие в 5 утра, вызывала подозрение. Батюшку из храма, протоиерея Николая Ведерникова, вызвали на разговор, угрожали. Но, когда я попросила, чтобы он меня крестил, он не испугался. Я крестилась в марте 1977 г., в православии получила имя Мария - в честь святой Марии Египетской.

Ко Христу меня привёл . В Голландии в университете в Гронингене я училась на факультете славистики и на русском прочла . Остальных студентов интересовало строение предложений, а мне хотелось обсудить содержание! Достоевский раскрыл мою душу, но я не знала, куда идти дальше. Я тогда даже рассердилась на писателя. И вот в таком состоянии узнала, что в университете будет читать лекцию митрополит Антоний Сурожский, он приехал из Анг-лии, где возглавлял епархию, объединяющую православные приходы РПЦ. Я впервые в жизни увидела монаха. Он был в рясе, и глаза чёрные сверкали, как угли. Владыка прекрасно говорил по-английски. В конце он объявил, что будет отдельная встреча для православных прихожан города. В тот момент я поняла: вот продолжение пути, который открыл мне Достоевский. Я не только пошла на встречу, но ещё несколько раз ездила к владыке в Лондон. Для меня, бедной студентки, билет в Англию стоил целое состояние, но каждый раз, когда была нужда в поездке, появлялся заказ на перевод, а переводить я могла с английского, немецкого, французского и русского».

Рвалась в Россию

После возвращения из СССР и окончания университета Фредерика переехала в Лондон, где владыка Антоний был настоятелем Успенского кафедрального собора. Фредерика работала в Лондоне в клинике, а душой рвалась в Россию: «В первый приезд в вашу страну я почувст-вовала, что обязательно буду здесь жить». Владыка Антоний не сразу благословил духовную дочь на переезд. Лишь в начале двухтысячных, за несколько лет до своей кончины, он сказал: «Поезжай, ты там нужна. Только помни: тебе надо научиться большому терпению».

Терпение Фредерике потре-бовалось недюжинное. Английский медицинский диплом в нашей стране не котировался. В России Фредерике пришлось получать ещё одно высшее образование, на этот раз психолога. В это же время её сестре в Голландии поставили диагноз - рак. «Я жила в Москве по студенческой визе. Чтобы отправиться в Голландию, мне нужно было разрешение на выезд. Чиновники сказали: за время учебного года вы можете выехать только раз. Я тут же поехала к сестре. Потом вернулась. А через несколько месяцев ей стало совсем плохо, она умирала. Но выехать к ней второй раз мне не дали. Через полгода я снова встретилась с этой чиновницей, она воскликнула: «О, ваша сест-ра умерла - если бы я знала, то дала бы разрешение на выезд!» Но она всё прекрасно знала. Я тогда сильно переживала».

Последние десять лет Фредерика работает в как психолог и рефлексотерапевт. Она облегчает безнадёжным онкобольным физические и душевные страдания, проводя с ними их последние часы и минуты на земле. Главная идея хосписа - неизлечимо больные люди имеют право на достойную смерть, на медпомощь и уход. Не менее важно - помочь родственникам справиться с болью потери близкого человека. Я спрашиваю Фредерику, как её сердца хватает на всех пациентов, в год их у неё насчитывается до 400 человек. «Если бы у меня не было веры в жизнь после смерти, я бы не смогла столько лет работать в хосписе. Перед смертью наступает момент истины, когда люди видят, что важно в жизни и что в ней ценно. Здесь отпадают фальшь и маски, которые человек на себе носил. В этом смысле в хосписе больше света, чем в обычной жизни. У нас прекрасная команда врачей, сестёр, волонтёров. Хоспис - гос-учреждение, здесь всё бесплатно. Ручаюсь, что здесь ни один человек не взял с пациента ни рубля, хотя знаю, что так происходит далеко не везде. Недавно у нас лежал 12-летний мальчик с опухолью мозга. До этого он был в одной из столичных дет-ских больниц, где три дня кричал от боли, но к нему никто не подходил. Представьте, что испытывала его мама, слушая эти крики. Так продолжалось до тех пор, пока дедушка мальчика не привёз 30 тыс. руб. Но это были последние деньги в семье. Как врачи могут так себя вести?!»

Сама Фредерика работает бесплатно. Десять лет назад, когда ещё не были столь чудовищными, на лондонские сбережения она купила здесь однокомнатную квартиру. На оставшиеся средства жила несколько лет. «А когда деньги закончились, в Англии у меня появился благодетель - прочитал обо мне материал и теперь пересылает небольшие суммы. На еду и квартплату хватает». Её английские пациенты до сих пор просят Фредерику вернуться, но она всё решила: «Мои корни теперь в России. Хлопочу о двойном голландско-российском гражданстве, но если по-ставят перед выбором - возьму российское».

ВЕРТОГРАД

«МЫ ОТВЕТСТВЕННЫ ЗА ОТНОШЕНИЕ К СВОЕЙ БОЛЕЗНИ»

Из бесед с Фредерикой Марией де Грааф

Фредерика Мария де Грааф – духовная дочь владыки Антония Сурожского (познакомилась с ним в 1975 г.), голландка, имеет образование филолога-слависта и психолога. Кроме того, она врач-рефлексотерапевт. С начала 2000-х по благословению митрополита Антония приехала в Россию, работает добровольцем в Первом московском хосписе.

Болезнь как дар Божий

Смерти и болезни не должны были существовать. Но они есть. Когда произошло грехопадение, это было отпадение человека от общения с Богом. С этого момента болезнь и смерть вошли в жизнь человека. Человек отвернулся от Бога, и теперь он старается пойти своим путём, обойтись без Бога. И с тех пор смерть есть факт жизни. Но нам не надо забывать, что смерть ждёт каждого из нас. Как владыка Антоний Сурожский говорит, «это наша общая болезнь». Но Православная Церковь верит, что это не конец. Это не смерть, это рождение в вечности. Итак, подготовка к смерти – это на самом деле подготовка к Жизни.

Хотя болезнь трагична, считать её злом было бы неправильно. Зачастую она является следствием нашей разлуки с Богом, внутренней разлуки с собой и разлуки с окружающими людьми. Обычно мы слишком поверхностно живём. Наша жизнь, особенно жизнь в крупных городах, такая суетливая, почти всегда занята чем-то второстепенным. Мы не даём себе время, чтобы остановиться, задуматься, побыть наедине с собой.

Болезнь можно рассматривать как дар Божий, данный нам для того, чтобы вернуться к общению с Богом и к своей глубине, к своему настоящему «я». Когда человек серьёзно заболевает, многое в его жизни уходит на второй план, происходит переоценка ценностей, больные часто сами об этом говорят. Человек выключается из работы и социума, но именно эта новая обстановка может позволить ему, если хватает мужества, углубиться внутрь и, возможно, впервые найти тишину в себе, быть самим собой и встретиться с Богом.

Болезнь – это не несправедливость, это не кара от Бога. Святые отцы говорят, что в жизни человека действуют три воли: воля Божия, воля человека и воля лукавого. И очень многое зависит от самого человека. Часто больной говорит: «Как же это так? Я всегда был здоровым и вдруг заболел! Ну почему – я же был хорошим человеком!» За этими словами стоит: «Бог наказывает меня, а я ни в чём не виноват». Что меня всегда поражает – это то, что человек мало, очень мало обращается к Господу, но стоит ему заболеть, как Бог сразу виновен в том, что он заболел.

В случае болезни часто можно наблюдать, что тело человека просто не выдержало его образа жизни. Например, человек очень много ест сладкого и заболевает диабетом. Это не кара свыше, это наше сластолюбие, и тело просто не выдержало. То же самое можно сказать про стрессы. Человек, конечно, не виноват, что в жизни много стрессов, это факт жизни. Но как он относится к этому, зависит уже от него самого. Когда человек всё время принимает все стрессы близко к сердцу, «впускает их в себя», не находит способов облегчить то, что происходит с ним, тело в какой-то момент говорит: «Хватит, пожалей меня, не могу больше!» – и заболевает. И это не кара Божия, а просто закон природы. В этом состоит наша ответственность перед своим телом, ответственность за то, как мы живём и обращаемся с ним.

Найти смысл в страдании

Конечно, есть случаи, когда, например, болеют дети, когда очень тяжело страдают раковые больные. Тогда из души вырывается вопль: «Господи, как же Ты допускаешь всё это?» Но часто на этот вопрос нет прямого ответа. Владыка Антоний Сурожский сам до конца жизни задавался этим вопросом. И он нашёл для себя ответ, ссылаясь на Откровение Иоанна Богослова: «В конце времён мученики будут стоять перед Богом и говорить: “Господи, Ты был прав во всём”». Наверное, единственное, что можно в этом случае сделать, – это сказать: «Я сам не знаю, почему ты болеешь или болеет твой близкий, но я верю, что в этом есть какой-то глубокий смысл». И что важнее – научиться пребывать с человеком и без слов разделить его горе.

Если найден смысл в страдании, тогда терпеть намного легче. Мне вспоминается больной Пётр, он был ещё молодым (сорока с небольшим лет) и много месяцев находился у нас в хосписе. У него была опухоль позвоночника, и он совсем не мог ходить. В один день он мне объявил: «Фредерика, я хочу покончить с собой». Я ему ответила: «Но, Пётр, это тебе не поможет», – и ушла. Через день он мне объявил: «Фредерика, я уже не хочу покончить с собой». Я спросила: «А что случилось?» И он мне объяснил (он не был особо верующим человеком): «Бог мне показал, что у меня есть задача и что именно я должен быть проводником для моей жены, когда она в свою очередь будет приходить к Богу». Замечательно, что эта задача дала ему мужество всё спокойно претерпеть и умереть своей смертью.

Для человека крайне важно понять, что в болезни есть какой-то смысл. Иначе он впадает в состояние депрессии и становится жертвой судьбы. Но каждый должен пройти этот путь сам. Мы не имеем права сказать другому: «Смысл твоей болезни вот такой». Это просто немыслимо и очень, мне кажется, дерзновенно.

Гнев и отчаяние

Отчаяние, гнев – это часто неприятие факта болезни. Это крик души, который выражает боль: «Я хочу жить, я не готов умереть!» Например, у нас лежали молодые люди с опухолью позвоночника. У них отнимались ноги, и, естественно, единственное, о чём они могли думать, – о том, чтобы вновь ходить. То есть они хотели только одного – вернуться к прошлому, к своей привычной жизни, тем самым отказываясь жить в настоящем, принять свой диагноз и чему-то научиться от своей болезни.

Гнев и отчаяние неизбежны, это один из этапов осмысления болезни, когда человек осознаёт, что вернуться к прошлому не дано. Это нормальная, здоровая реакция, и нельзя запрещать человеку выражать свои эмоции. Я бы даже сказала, стоит помочь человеку их выплеснуть.

Каковы бы ни были эмоции, все их надо мужественно пережить, «познакомиться» с ними, потому что «сбросить» с себя можно только то, что мы опытом знаем и пережили до конца. И не надо ободрять человека, когда он находится в горе, – он имеет на это право. Если его чувства будут подавлены, тогда, естественно, его физическое, душевное и духовное состояние только ухудшается. В таких случаях даже бывает, что никакими средствами не получается снять боль.

Быть честным перед собой и Богом

Когда человек страдает, ему тяжело и телесно, и душевно, и духовно. Часто человеку бывает страшно, не хватает веры и может возникнуть протест. Я думаю, что первое – это быть честным, то есть правдивым перед собой и перед Богом. Не надо бояться говорить с Богом обо всём, особенно о своих отрицательных, тёмных эмоциях. Например, человек может сказать даже так: «Я Тебя ненавижу, я ненавижу свою болезнь, но помоги мне найти мир!» Некоторые говорят: «Ну, да будет воля Твоя». Но не стоит ли за этим поверхностное, то есть ложное смирение – словно покров, за которым человек прячется, лишь бы не смотреть на то, что происходит на самом деле в глубине души. Я считаю, что надо дать возможность переживать горе во всей полноте: гневаться, бунтовать и отчаиваться. Только таким образом больной может найти в себе мир, отпустить всю борьбу. И я уверена, что Бог с радостью принимает такую честность по отношению к Нему, потому что, как говорил владыка Антоний, Господь может работать с настоящим человеком, таким, каков он есть на самом деле, – плохим или хорошим, но без маски, без всякой фальши.

Правдивость – это первое. Суть молитвы – это открытость Богу, для того чтобы была возможность встречи с Ним. Когда больным тяжело душевно и телесно, можно лежать без слов, просто стоять или сидеть перед Христом и раскрыть Ему свою душу, своё сердце. И дать понять Ему всё, что происходит, и постепенно сбросить обиду, гнев, чтобы освободить место для встречи с Ним. Потому что, когда мы находимся в ненависти, в злобе, обычно встреча не происходит. Это так заметно со стороны! Я недавно наблюдала, когда ехала в трамвае, как два человека ссорятся, обличают друг друга. И стало видно, что настоящая встреча вовсе не состоялась, и я подумала: «Как жаль!» Ведь земная жизнь такая короткая! Явно, что когда человек в гневе, тогда он ничего не видит и места в его душе нет ни для кого, в том числе и для Бога. А если это так, тогда стоит вопить к Нему: «Помоги мне это сбросить!» Ведь избавиться от своих отрицательных, часто сильных, эмоций без Его помощи очень трудно. Но нужно не просто бороться, чтобы избавиться от них, а делать это ради встречи с Богом, чтобы Он был внутри. В этом цель молитвы.

Молитва в страдании

Владыка Антоний Сурожский советует: когда нет сил, когда тяжело и пусто на душе и тело тяжелеет, тогда можно обратиться к Богу, как ребёнок обращается к матери: «Обними меня, будь со мной!» И в этом вся его молитва. Или можно сказать: «Господи, помилуй! Прости и помилуй, будь со мной!» Это каждый может сказать, даже если нет сил. Или «Богородице, Дево, радуйся», особенно когда ночью не спится. Бывает, что я это советую больным. Или просто так: «Господи, помилуй». Если человек знает «Отче наш», можно и так молиться, если хватает сил.

Важно, чтобы человек не просто бормотал молитву, но чтобы он действительно стоял перед лицом Божьим, перед лицом Божией Матери и верил, что Они невидимые стоят здесь. Это важно. Повторять молитвы, как попугай, – это лишь небрежность по отношению к Богу.

Можно от всей души воскликнуть: «Господи, помилуй!» – и молчать. Например, десять минут молчать перед Его лицом и ещё раз сказать: «Господи, помилуй!» – но от всей души, от всего сердца. Есть такой пример, который приводил владыка. На юге Франции был священник, который часто ходил в свой храм и всё время видел одного старика, который сидел там. Старик не шевелил губами, не читал молитв, и чёток не было у него в руках. Священник говорит ему: «Что ты здесь сидишь каждый день?» И этот старик взглянул на него сияющими глазами и ответил: «О, я смотрю на Него, и Он – на меня, и нам так хорошо!» Я думаю, что вот это – суть молитвы. Когда, например, человек не в силах читать утренние и вечерние молитвы (мало кто их знает, кроме того, когда человек болеет, вряд ли он будет исполнять эти правила), суть молитвы в том, чтобы человек опытом узнал, что Господь есть, узнал это своим сердцем. Этот опыт и осознание того, что вечность реальна (другими словами, что Христос жив), может снять страх смерти, и человек будет в состоянии смотреть на то, что происходит с ним, в свете вечной жизни.

Ответственность в болезни

Наблюдая за пациентами нашего хосписа, я могу сказать, что часто они меняются. Но не всегда это ярко выражено. Я удивляюсь иногда величию духа людей, которые стоят перед лицом смерти. Они дают мне взглянуть на смерть как на таинство. Помню, был у нас подросток 16 лет, Иван, с раком крови. Дважды он лежал у нас. В первый раз я к нему зашла и спросила: «Ваня, а как ты смотришь на свою болезнь?» И он говорит: «Очень просто. Я скоро умру». – «Ты не боишься?» – «Нет, не боюсь». – «А почему ты не боишься? Как ты относишься к болезни?» – «Ну, это даёт мне возможность жить глубже». Это обычный подросток шестнадцати лет!.. А через минуту он говорит: «Но я не умру». – «Почему ты не умрёшь?» – «Я же не могу оставить свою маму». И это было удивительно – он полностью принимал то, что происходило, он видел, что болезнь давала ему глубину жизни, а вместе с этим, как у многих подростков, у него присутствовала забота о маме. И когда Ваня второй раз поступил в хоспис, он умирал спокойно, потому что сумел принять реальность, какова она была. И в этом, мне кажется, заключалось величие его духа...

А есть другой пример. Врач-педиатр. Она лежала у нас месяца два и всё время плакала о том, что заболела. Психологи, врачи, медсёстры – все старались её вывести из этого состояния, но она ничего не принимала. Это было её решение, это была позиция жертвы. Она плакала до самого конца, и это было так трагично. Но осуждать нельзя, это был её выбор. К сожалению, с этим «примером» теперь должна была жить до конца своей жизни её сестра. И вполне возможно, что от такого поведения и у самой сестры только увеличивался страх умирания.

У человека есть свобода выбора, как болеть и даже как умереть. Мы ответственны за отношение к своей болезни, к своим родственникам, за тот пример, который мы показываем им.

Часто больные чувствуют себя обузой, но у них есть, по словам владыки Антония, божественный дар: они могут своей болезнью дать родным возможность научиться жертвенной любви. А со стороны пациента важно научиться именно с благодарностью принимать эту любовь, отбросив всякие мысли о том, что он им в тягость.

Особенно остро чувствуют себя обузой мужчины, потому что не умеют оставаться бездеятельными. Они не могут обеспечивать семью, строить дачу и так далее. Но стоит говорить им, что выход есть. Кроме благодарности и выражения радости за их любовь, они могут молиться за всех. Ведь мало кто молится за близких, потому что на это обычно нет ни времени, ни привычки. Но когда человек болеет, он может впустить своих близких в своё сердце и говорить: «Господи, смотри на них, смотри на детей, смотри на жену, смотри на всех моих друзей и на души всех моих усопших родных». Можно научиться молиться, глубоко молиться, пока есть силы. Владыка Антоний говорил, что человек не должен считать себя обузой, потому что благодаря больному родственники могут научиться тому, чего не хватает нашему обществу, – жертвенной любви. Молитва – это один из способов, в которых может проявляться жертвенная любовь. Сама болезнь даёт пациенту возможность научиться такой любви, что в этот период жизни несравнимо важнее всякой деятельности в его прежней жизни. В итоге человек от этого становится сам богаче душой. Ведь любовь, и тем более жертвенная любовь, – это единственное, что имеет ценность в вечности.

Когда я начинаю работу, говорю: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, будь моими руками». Говорю и забываю об этом, потому что люди требуют внимания, лечения. Прежде всего я их лечу. Врачи просят: «Фреки, идите к такому-то больному, скажите, есть ли у него боль». Я слушаю качество пульса, это даёт мне понять, например, почему человека тошнит – язва это или непроходимость. Кажется, что я ничего не делаю. Но я сижу 30–40 минут с каждым больным. Изучаю пациента, а он, конечно, изучает меня. Больные знают, что я что-то делаю, – это не таблетки, не уколы, но становится легче. А ещё я расспрашиваю людей про их жизнь. Для чего? Ну, во-первых, так гораздо интереснее работать, когда перед тобой не просто «человек в пижаме». А во-вторых, больному очень важно, чтобы врач о нём что-то знал.

Чем больше мы растём в молитвенном общении со Христом, тем меньше страха. В группах добровольцев я часто даю такое задание. Представьте, говорю, что врач вам объявляет: «Вам осталось жить три месяца». Что бы вы пережили? Если честно, если прочувствовать сердцем, осознать реакции своей души... Так вы приближаетесь к тому, что переживает больной. Психологически нужно быть довольно мужественным, чтобы не закрываться от чужой боли, от чужой муки. Надо быть профессиональным и вместе с этим открытым. Сострадать – это не значит сидеть вместе в яме и плакать. Быть рядом и принимать этого человека в своё сердце – вот что такое творческое сострадание. Мы умирать вместе с больным, переживать его горе как своё не можем. Его горе – это его собственное горе. Это его жизнь, которую он прожил. Мы не можем вообразить до такой степени, чтобы пережить. Но мы можем болеть сердцем за этого человека. Мы можем стоять перед Господом и говорить: «Господи, будь с ним! Помоги ему. Смотри, как больно ему! Помоги, Господи!»

Мысли о болезни и смерти

Человеческое тепло – это очень много. Больной человек снова становится ребёнком. Ты видишь, что он такой беззащитный, слабый, испуганный... Так естественно – погладить его по голове. Только это надо делать от сердца, а не автоматически.

Мы все – смертны. И все мы боимся смерти. И наше тело выдаёт этот страх. Почему это так важно? Потому что больной изучает нас, он ищет человека, которому можно открыться. Мы инстинктивно отгораживаемся, и он это чувствует. Медсестра улыбается, но всегда занята – это наша защита, да? Мы становимся бодрыми и многословными, когда не знаем, что сказать. А важнее – научиться молчанию.

Владыка говорил, что, когда дотрагиваешься до больного, он понимает, важен ли он для тебя. Через наше тело коммуникация очень глубокая. Человек никогда не откроет свою душу тому, кто небрежно относится к его телу. Прежде чем говорить с человеком, посмотрите – удобно ли он лежит, поправьте подушку... Если мы не умеем этого делать, он никогда не будет откровенен.

Больной говорит: «У меня всё хорошо!» А что говорят его глаза, осанка, жесты? Важно увидеть то, что стоит за словами. Для этого научитесь и просто смотреть на человека, как художник смотрит на что-нибудь красивое. Кто передо мной? А что он или она хочет передать? Даже без слов. И тогда человек будет знать, что есть кто-то, кто его не боится.

Больной спрашивает у тех, кому доверяет: «Что со мной?» Будьте осторожны! Бывает, что он спрашивает и всё равно не хочет знать правду. Если человека хорошо знаешь, можно его спросить: «А что вы думаете о своём диагнозе?» В хосписе лежал один мужчина, у него была опухоль позвоночника. Он лежал много месяцев у нас и всё говорил: «У меня остеохондроз». И однажды я смотрю, как его жена входит в палату, глаза у неё заплаканные... И с каким страхом муж смотрит на неё! Я к ней подошла в коридоре: «Может быть, с мужем нужно поговорить о диагнозе?» А она отвечает: «Я давно хочу, но боюсь». Но всё же решилась на разговор. И услышала от мужа: «Я с самого начала знал, что у меня рак». Он заплакал, она заплакала. Я ушла. Но зато потом они спокойно могли сидеть вместе. Потому что не стало фальши. Ничего хуже нет, чем фальшь в последние недели, в последние дни на земле. Человек, от которого скрывают правду, обречён на одиночество. Он видит вашу муку. Он стоит перед лицом смерти один. И не может ни с кем поговорить о своих страхах. Он всё внутри переживает и поэтому болеет больше.

Владыка говорил: «Христос там, где боль. И если ты хочешь быть с Ним – оставайся!»

Печатается по материалам «Болеем, не унывая!», «Православие и современность».

Хотелось попасть сразу в несколько малых групп, но выбрала самую-самую сейчас, видимо, нужную - с Фредерикой де Грааф.
Чудесный голландский врач-рефлексотерапевт, она уже 10 лет живет и работает в Москве в 1 хосписе. Ученица Владыки Антония, она рассказывала о себе, вспоминала своих подопечных, отвечала на вопросы.
Я подошла к ней после окончания семинара со своими проблемами и мы тепло поговорили (нервы мои, конечно, сдали -плакала..).
Фредерика - человек необыкновенный, теплый, сильный. Глыба Духа.
Работая в хосписе и психологом, и рефлексо-терапевтом, она не впадает в слюнявое сочувствие, всегда остается "вовне", но чуткостью своею, любовностью и словом очень всм помогает.
Здесь нет загадки: она всегда со Христом. Легко говорит об этом. И вспоминает через слово Владыку, своего Учителя и пастыря.
Я подробно конспектировала встречу с ней, телефон-то с диктофоном остался дома на зарядке..

Главная молитва моя: "Господи, будь со мною".
И важно с Ним быть правдивой: смотри, какая я. И нет другой.
У Владыки все главные слова о воспитании сердца записаны в книге "Человек перед Богом" (моя любимая!-dali19).
В общении с людьми и особенно больными нужно быть трезвым и собранным, ибо эмоции захлестывают и мешают встретиться с глубиной человеческой личности. Наши эмоции не должны падать на других.
Всегда пребываю с молитвой. В каждом человеке стараюсь видеть образ Божий.
Больные (умирающие) и родственники часто чувствуют себя жертвами, обвиняя "злого Бога" , судьбу в несправедливости случившегося.
Основные чувства, которые они высказывают: страх неизбежности и неизвестности, страх перед болью, несвоевременность болезни, несогласие с произошедшим*(невропатолог Элизабетт Кюблер-Росс о 5 фазах принятия смерти).
Владыка Антоний в таких случаях говорил следующее:
когда мы болеем особенно тяжело, то первое, что надо сделать, это всмотреться в глубину своей души, пересмотреть прожитую жизнь - встретиться с самим собою. И только потом идти к врачу..
Нельзя тонуть в болезни - она не должна быть больше человека, болезнь - не выше нашей души.
Искать до последнего Смысл. И находить. Принимать на себя ответственность за свою жизнь.
И близким надо помогать найти смысл страдания: всегда есть выбор чувствовать ли себя "жертвой" обстоятельств и судьбы или пытаться раскрыться перед Промыслом.
Фальшь убивает души наших больных, загоняя невысказанное страдание вглубь.
Фальшь мешает Встрече и принятию, не дает возможности для глубокого общения, для покаяния, для осмысления.
Знание и предчувствие смерти есть у всех.
Можно пытаться разобрать переживание страха, проговорить его. Что он есть: страх боли, страх потери, страх передбудущим?

Трудно нам учиться видеть себя, встретиться с собой - мы проживаем слишком быстро жизнь в суете и заботах.
Один из главных уроков Владыки Антония: если кому-то плохо, будьте с ним. Нельзя снижать остроту переживания страдания (и Ф.В. Василюк говорит об этом!!) стандартными разговорами, что все будет хорошо. Лучше просто молчать рядом, быть рядом. Заботиться и уважать внутреннее пространство человека (не кормить насильно из ложки!).
Болезнь близкого дает окружающим его людям бесценный опыт жертвенной любви - качество вечности - опыт самоотдачи.
"Молитвами всех, кто любит меня, спаси Господи!" - замечательная форма самоумоления и обращения к Богу, когда отметается горделивое упование на свои силы. Человек может так молиться, соединяясь с Богом своим сердцем, что соединяет и спасает других.
Как мы переживаем кризис и страдание - это для ближних пример ответственности личности. Рано или упоздно мы все уйдем, но это не должно быть концом, это углубление и уподобление Христу.

Рядом со страдающим человеком надо БЫТЬ. Нельзя давать советов, лучше дать возможность выговориться - уступить свое место другому. Просто вместе пить чай. "Стяжайте мир. И тысячи спасутся рядом", -цитирует Фредерика Преподобного Серафима.

Можно рассказывать о своем опыте переживания смерти, страдания. (Это всегда работает! -dali19)

Ответы на вопросы:
1).Что такое смерть? Мы не знаем. Мы верим в Христа, в Вечную жизнь.
Дети довольно часто перед смертью видят Другой мир (главные слова мамы Романа: спасибо, Господи! Сынок, если ты с Боженькой, возьми Его за руку! Я отпускаю тебя!")
2). Как говорить с родителями, отвечая на вопрос "За что?"
Ответа нет. Мы не знаем. Просто быть рядом, дать выговориться, вспомнить ребенка до болезни. Молчать, быть.
3).О психическим больных.
Они тоже знаю, что есть настоящее.
4).Что главное?
Учиться честности с самим собою.
"Покажи мне, Господи, как. Что мешает идти к другим?"
Боритесь со своею чернотой! Тогда в мире будет больше света.
Господь не даст увидеть собсвенной греховности больше, чем мы можем перенести (абс. отличие от психоанализа!), чтобы не разрушить нас.

Трезвитесь, чтобы ничто и никто не владел вами, кроме любви Христовой.
Не глушите свои чувства. Обращаясь к человеку - мы обращаемся к образу Божию.

5). Какая молитва лучше слышится Богом: каноны и правила или наш вопль?
Крик души. Еще прп. Феофан Затворник писал, что Господу скучно от бубнящих тексты, Ему нужна душа человека через вопль, через личность.
Вычитывание канонов необходимо для настройки и подготовки к личной молитве.

*Элизабет Кюблер-Росс (нем. Elisabeth Kübler-Ross; 8 июля 1926, Цюрих — 24 августа 2004, Скоттсдейл, Аризона, США) — американский психолог швейцарского происхождения, создательница концепции психологической помощи умирающим больным.
Первая подняла вопрос об ответственности врача не только за здоровье умирающего, но и за то, чтоб последние дни жизни больного были прожиты с достоинством, без страха и мучений. Тема смерти её стала интересовать ещё в детстве, когда умер соседский мальчик, упав c дерева.
Кюблер-Росс окончила медицинский факультет Цюрихского университета, после чего в 1958 г. уехала в США. Она много работала в больницах Нью-Йорка, Чикаго и Колорадо. Её глубоко возмущало обращение врачей с умирающими больными как с неодушевленными предметами. С больными не разговаривали, не говорили им правду, подвергали мучительным процедурам. В отличие от коллег она с умирающими общалась, слушала их исповеди. Так появился курс лекций о предсмертном опыте.
Она писала книги, читала лекции, вела семинары. В 1994 году после инсульта переехала жить на ферму. Там, в 2004 году, она и умерла, умерла именно так, как и хотела — в уютной домашней атмосфере, в окружении родных и близких.
Из наблюдений за реакцией больных после оглашения им смертельного диагноза Кюблер-Росс выделила пять стадий:
Отрицание. Больной не может поверить, что это действительно с ним случилось.
Гнев. Возмущение работой врачей, ненависть к здоровым людям.
Осмысление. Попытка заключить сделку с судьбой. Больные загадывают, допустим, что они поправятся если монетка упадет орлом.
Депрессия. Отчаяние и ужас, потеря интереса к жизни.
Принятие. «Я прожил интересную и насыщенную жизнь. Теперь я могу умереть». Не более 2 % людей переживают эту стадию.

Фредерика де Грааф до 25 лет жила в Голландии, но встреча с митрополитом Сурожским Антонием, который в 1975 году приехал в университет, где училась Фредерика, изменила ее жизнь. Через несколько лет Фредерика решилась переехать из Голландии в Англию, чтобы стать прихожанкой и духовной дочерью владыки Антония.

Свое второе имя, Мария, Фредерика получила при крещении. Крестилась она в Москве, куда приехала на стажировку в МГУ. Протоиерей Николай Ведерников крестил ее не в храме, а на квартире, тайно, как это часто происходило в советские годы. После этого визы в Россию ей не давали 15 лет.

Более 12 лет Фредерика де Грааф живет в России и помогает пациентам Первого Московского хосписа, их родным и близким. Многие помнят ее как человека, который был рядом в самые тяжелые минуты. Фредерика может снять физическую боль пациента, умеет выслушать, поговорить, или просто молча посидеть рядом, когда это нужнее всего.

Как сообщить диагноз

Митрополит Антоний говорит, что нельзя с легкостью сказать человеку: «Ты скоро умрешь», если у человека есть страх смерти. Владыка говорит, что в таких случаях необходимо постараться «открыть ему, что такое вечная жизнь, дать почувствовать, в какой мере он уже обладает вечной жизнью и насколько уверенность в вечной жизни помогает победить страх смерти. Не горе разлуки, не горечь о том, что смерть существует, а именно страх».

Надо определить вечную жизнь не с точки зрения времени (как бесконечную длительность), а с точки зрения ее качества – как жизнь, переливающуюся через край. Вечная жизнь, по словам владыки Антония, «не означает жить бесконечно и без конца, что могло бы быть очень неприятным прогнозом. Наоборот, это означает полноту жизни, это значит быть живым до такой степени, что никто не в состоянии отнять эту твою жизнь, что бы ни случилось».

Александра, девушка шестнадцати лет, поступила в хоспис в полном отчаянии. Ее физическое состояние не было таким плохим. Диагноз – рак молочной железы. Она прочитала в интернете о нестерпимых болях, которые невозможно облегчить, об ужасных страданиях. Она жила в будущем, где все это уже происходило, и это привело ее в глубочайшую депрессию. От страха она даже перестала говорить.

К тому же ее мама отказалась жить в реальности, в том, что происходит «здесь и теперь», и заранее ее похоронила. Мама говорила только о том, как она будет страдать без нее и как ей будет тяжело после похорон. То, что Александра нуждалась в поддержке, от мамы ускользало.

В результате девушка осталась совершенно одна, и понадобились многие недели лечения и бесед, чтобы хоть немного вывести ее из состояния депрессии. Постепенно она вышла из ступора и начала чем-то заниматься: вязать, читать… Страх остался, но он уже не владел ею, напротив, она контролировала его, она владела ситуацией.

Это пример того, как усугубляет страх неверно поданная информация, насколько она формирует негативный образ будущего, мешающий человеку встретиться лицом к лицу с реальностью.

«Что будет?» – это один из тех вопросов, которые часто мучают человека в периоды серьезных кризисов и перед смертью. Когда пациент спрашивает: «Я умираю?», он вовсе не обязательно хочет узнать правду. Чтобы понять, чего он хочет на самом деле, я часто говорю в ответ: «Напомните, пожалуйста, какой у вас диагноз?» Люди редко прямо отвечают: «У меня рак». Чаще всего в ответ можно услышать: «Я не знаю, мне не сказали».

На это можно реагировать по-разному. Можно спросить, какое пациент проходил лечение, где, в какой больнице лежал, была ли химиотерапия, облучение. Можно напрямую спросить: «А вы хотите узнать диагноз?» Но и тогда требуется особое чутье, чтобы понять, когда и каким образом об этом говорить, когда человек готов к такому разговору, а когда еще не время. Поэтому так важно, чтобы с самого начала были доверительные отношения с пациентом, чтобы мы знали как можно больше про него, про его жизнь, его характер.

Если пациент выбирает определенного человека, которому он доверяет, с которым он готов быть откровенным, этот человек должен присесть рядом и в глубоком молчании дать больному возможность рассказать о том, что лежит у него на душе: о его страхах, о его гневе или отчаянии. При этом больной должен чувствовать, что слушающий полностью присутствует рядом, он здесь и никуда не спешит.

После откровенного разговора очень важно не уходить до тех пор, пока не улеглись тревоги и страхи пациента. Я вспоминаю один эпизод из своей жизни в Лондоне. Однажды после очередной беседы владыки Антония у меня на душе было очень тревожно. Он это как-то почувствовал и сказал: «Давайте посидим». Мы присели, и он начал говорить о чем-то простом, незначительном. А когда увидел, что моя тревога улеглась, встал и сказал: «Ну, до свидания». Только спустя много времени я поняла, почему он так себя повел. Так следует поступать не только с больным, но и с любым человеком, который испытывает тревогу.

В нашем случае, если человек по какой-то причине находится в отчаянии, можно просто сесть рядом с ним и поговорить о чем угодно. Часто я спрашиваю: «Что было самое светлое в вашей жизни?» Я пытаюсь переключить внимание больного на что-то радостное, чтобы он не думал все время о тяжелом.

Кроме того, светлые, радостные воспоминания помогают человеку почувствовать, что жизнь прошла не напрасно. Это может снизить риск наступления депрессии, порожденной страхом или отчаянием.

Человек не всегда готов говорить о своем диагнозе. Но уход от сообщения диагноза, отрицание его чаще всего приводит к тому, что умирающий остается наедине со своими переживаниями, без всякой поддержки.

В Московском хосписе лежала пациентка Ольга. Рядом с ней все время был муж Игорь. Когда я впервые собиралась зайти к Ольге в палату, Игорь в коридоре жестко и даже гневливо сказал мне: «Она не знает свой диагноз и не должна догадаться по вашему поведению, что умирает!»

Мы вошли, и он начал принуждать Ольгу поесть. Она уже не могла или не хотела принимать пищу. Я стояла с другой стороны кровати и не знала, что сказать. В глазах у Ольги появились слезы, и Игорь закричал на нее: «Что ты плачешь? Кушать надо, чтобы выздороветь!» Ольга заплакала еще сильнее, отвернула лицо от мужа и посмотрела мне в глаза. Я только сказала: «Но бывает так тяжело, что хочется плакать, не так ли Ольга?»

Мы посмотрели друг на друга, и она кивнула головой в знак того, что все поняла. Через день она умерла. Муж был в истерике, ведь ему пришлось встретить лицом к лицу не только смерть своей жены, но и все свои страхи и отчаяние. Им обоим пришлось в совершенном одиночестве пережить неизбежную смерть, поскольку они не могли подготовиться к этой разлуке вместе и поддержать друг друга, а также привести в порядок финансовые и материальные вопросы.

Общение через молчание

Митрополит Антоний не раз говорил о том, что вершиной общения является молчание. Если нам нужны слова, чтобы поддерживать отношения, это значит, что мы еще не достигли высшей степени взаимопонимания.

Есть разные примеры бессловесной коммуникации. Бывает, что больной успокаивается, когда встречается взглядом с другим человеком: страдающий чувствует, что его по-настоящему увидели, и это уменьшает его тревогу.

Когда человек находится в коме, бывает так, что незадолго до своей смерти он вдруг открывает глаза, и по движениям его глаз и головы можно догадаться, что он кого-то видит и с кем-то разговаривает. Это не редкий случай.

Однажды меня попросили зайти к одной женщине, которая уже неделю была в коме. Ее дочери, находившейся в палате, было не по себе. Я вошла, познакомилась с дочерью и спустя какое-то время мы вместе подсели поближе к ее маме. Женщина лежала с закрытыми глазами, но вдруг открыла их, очевидно, кого-то увидев. Она с удивлением смотрела сияющим взглядом ввысь, в потолок. Через пять минут ее глаза потухли, она взглянула на свою дочь, снова ушла в себя и умерла.

Стоит помнить о том, что человек в коме все слышит, только он не в состоянии реагировать и отвечать. Тому есть много подтверждений. Люди, вышедшие из комы, часто могут в подробностях повторить все, что врачи или медсестры говорили, находясь рядом с ними.

Как научиться молчанию?

Молчание и пребывание с умирающим – это не только физическое присутствие рядом. Это присутствие без всяких защит. Это способность быть настолько открытым, чтобы в глубине своего сердца войти в состояние больного. Я часто вижу, что медсестры, сидящие с умирающим человеком, заняты своими думами, общаются по телефону или читают журнал. Это НЕ присутствие, НЕ пребывание. Поэтому это ничего не дает пациенту.

Тяжелобольной человек становится очень чутким. Один психотерапевт описал два случая из своей практики:

Умирающий человек был окружен близкими, а чуть поодаль в углу сидела медсестра. Она вдруг подумала с досадой: «Какой дурак! Не хочет узнать свой диагноз!» В это время пациент открыл глаза и попросил, чтобы эта медсестра ушла и больше не приходила.

Другой пример: медсестра сидела рядом с умирающим и молча жалела его – как бы переливала в него свое сострадание. Он вдруг открыл глаза и сказал: «Пусть эта медсестра останется со мной».

А вот что пишет митрополит Антоний Сурожский в своей книге «Человек перед Богом»: «Молчание – это не только состояние, в котором мы не употребляем слов, не производим звуков речи. В основе – это внутреннее состояние, когда мысли улеглись, сердце умирилось, воля устремлена в одном направлении без колебаний; и этому можно учиться в любой обстановке…

Молчание (и душевное и телесное) происходит или развивается, когда мы отсекаем, отодвигаем от себя беспорядочные желания, скажем, любопытство. Любопытство, которое нас просто извергает из себя самих, мы вне себя живем. Вне себя, потому что мы не можем успокоиться, пока не узнаем еще что-нибудь. Тут получается тревога ума, тревога сердца, и одно из самых основных упражнений, которому надо научиться – именно отпустить все, к чему липнет наша душа, все предметы любопытства, жадности, страха и т.д. – чтобы войти внутрь себя и изнутри смотреть на мир, а не быть как осьминог, который вытянул свои щупальца во все стороны и держит. Нам надо научиться самовластью: быть внутри и действовать свободно».

Такое умение молчать без всякой защиты со стороны присутствующих, умение быть рядом с человеком, ничего не требуя, молчать и в полном покое ждать, что будет – является ключевым для общения с тяжелобольным.

Медперсоналу полезно знать, был ли уже у пациента и его родственников опыт переживания болезни и умирания. Эти воспоминания неизбежно окрашивают их отношение к страданию, груз прошлого переносится ими на нынешнюю ситуацию. Именно это может быть причиной их суеты, защиты и неспособности пребывать в настоящем моменте.

Владыка в своих беседах рассказывал об одном больном девятилетнем мальчике. Его спросили: «Как тебе удается спокойно переносить свои страдания?» Мальчик ответил: «Просто я не вспоминаю боль и страдания, которые были в прошлом. Я думаю о том, что происходит сейчас, а не о том, что может быть в будущем».

Этот мальчик наглядно показал, что значит жить «здесь и сейчас» – в настоящем моменте. Как часто мы отягощаем то, что происходит сейчас, переживаниями прошлого! От нас никто не требует нести в себе то, что было и что будет. Наша ноша – это то, что происходит в данный конкретный момент. Нам было бы намного легче переносить испытания, если бы мы не утяжеляли настоящего бременем прошлого и воображаемого будущего.

Состояние «здесь и теперь» требует дисциплины отсечения ненужных эмоций и воспоминаний, требует собранности и трезвости. Но именно оно способствует внутреннему молчанию, так необходимому в общении с тяжело болеющим человеком.

Молитва в общении с болеющим человеком

Я знаю по своему опыту, что никоим образом нельзя навязывать человеку те или иные молитвы, если он не привык молиться и этого не желает. Это может только усиливать его страхи. Но можно молиться о болеющем молча, внутри себя, как бы держать этого человека перед лицом Божиим и просить Христа, чтобы Он пришел, чтобы Он был здесь с этим больным и его близкими.

По словам владыки Антония, заступничество в молитве значит в прямом смысле вступление в кризисную ситуацию – шаг в сердцевину бури, поэтому надо не только словами просить помощи у Господа, но быть готовым отдавать самого себя.

Роль молитвы особенно возрастает, когда активное делание уже практически невозможно. Именно тогда молитва помогает осмыслить происходящее и облегчить страдание.

В Московском хосписе лежал Николай – простой рабочий, мужчина средних лет. Однажды он меня спросил: «Вы не можете сделать мне укол?» Я переспросила: «Чтобы покончить с собой?» Он сказал: «Да!» Я ответила с улыбкой: «Николай Владимирович, этим мы здесь не занимаемся. Но знаете ли вы своего покровителя, Николая Чудотворца?» Он очень гордо ответил: «Знаю!» Тогда я предложила ему: «Знаете что, если вы действительно готовы перейти в иной мир, попросите святителя Николая стать вашим заступником, и я тоже буду ему об этом молиться». Николай посмотрел на меня с благодарностью. Он увидел выход из тупика. Через два дня он умер.

Нужно уделять особое внимание молитве и после смерти близкого человека.

В Православной церкви во время отпевания мы молим Бога об усопшем, мы свидетельствуем, что он жил не напрасно. Мы стоим с зажженными свечами – символом света его жизни, и просим Бога, чтобы он дал ему Свой мир. В конце панихиды мы просим Господа: «Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему… и сотвори ему вечную память».

Будем помнить, что молитва – это единственная возможная коммуникация с усопшим после его смерти. Чем глубже мы уходим в молитву, то есть в предстояние перед Богом, тем ближе мы с усопшим. Кроме того, искренняя молитва за усопшего может облегчить его состояние и быть ему в радость.